Татьяна Никитина - Улыбка Лизы. Книга 1

Автор выражает безграничную благодарность за помощь в работе над романом, прежде всего, моему другу и редактору Ушару Александру,

за неоценимую поддержку – Ларсен Екатерине и Шмырину Александру,

за вдохновление идеей – Мандыбуре Виталику,

за консультирование – Богаченко Роману,

Гринер Юлии,

Мерцаловой Анне,

Мортену Тофт Ларсену,

Панъкову Павлу

и моим первым читателям: Шмыриной Дарье, Мандыбуре Анастасии, Поппелъ Надежде, Сосниной Ирине, Яросъ Галине, Богаченко Юлии — за веру в успех проекта.

Описанные в романе события являются художественным вымыслом.

Все совпадения с географическими названиями и именами людей случайны.

ТОМСК. 1993 ГОД

«О Боже! Это вовсе не Пашка», – проносится в голове, и неимоверный ужас, какой бывает только во сне, охватывает Лизу.

Несколько секунд она пытается вернуться в реальность из ночного кошмара, хотя мозг по-прежнему в его власти, и в темноте мебель вдоль стен кажется то стволами деревьев, то отвесными скалами. Лиза опускает ноги на холодный линолеум, нащупывает тапочки и торопится в соседнюю комнату.

Сын посапывает на диване, давно уже коротковатом для него. Она поправляет сбившееся одеяло, прижимается губами к белокурой макушке и замирает, вдыхая родной запах. Выходит, бесшумно прикрыв за собой дверь. Стрелки будильника интимно слились между римскими V и VI – почти полшестого. На работу к восьми, но вряд ли она теперь уснёт. Лиза отодвигает лёгкие шторы и распахивает фрамугу настежь. Мартовский, ещё морозный, колючий воздух обжигает лицо. Взгляд привычно скользит по окружённому панельными пятиэтажками двору с кольцом из припаркованных автомобилей – японских иномарок, догнивающих на чужбине, и выкидышей отечественного автопрома. Свет уличных фонарей выхватывает из темноты в центре двора сугробы, осевшие под ледяной коркой, и деревья, притворившиеся мёртвыми до весны.

Лиза на секунду прикрывает глаза и опять видит высокого старика с длинными седыми кудрями, а рядом – в молочной дымке – Пашкино лицо. Встряхивает головой, отгоняя странное видение. Она совершенно не склонна к мистике и никогда не искала в снах сакральный смысл: привыкла всё анализировать. «Страшны не сны, а их толкования, – убеждает себя Лиза. – А сны – всего лишь причуды мозга: случайная комбинация серотонина, мелатонина и бог весть каких ещё медиаторов. Недосыпания, выматывающие ночные дежурства – и вот тебе кошмары. К концу недели порой такая усталость накатывает, что чувствуешь себя выжатым лимоном, взмыленным конём и заезженной клячей. К тому же вместе взятыми».

В доме напротив просыпается жизнь: одно за другим загораются окна. Бледнеют звёзды, над горизонтом встаёт широкая полоса предрассветной синевы. Зарождается новый день. Лиза зябко передёргивает плечами, закрывает фрамугу и бредёт на кухню. Засыпает зёрна в ручную кофемолку, медленно (зато бесшумно, чтобы не разбудить Пашку) крутит чугунное колёсико, заменившее ручку антикварной «Пежо», которую бабушка Ганна вывезла из Киева в сорок первом. Мысли вновь возвращаются к Пашке. На последнем родительском собрании его хвалили, прозвучало что-то про городскую персональную выставку к следующему году… Лизу радуют успехи сына, хотя она не тешит себя иллюзиями сверхгениальности своего чада.

Рисовать Пашка начал совсем рано, когда ему ещё не исполнилось и двух. Бабушка заметила первой. На бумажных обоях в мелкий ситчик – недавно наклеенных и доставшихся по великому блату, рубль двадцать за рулон – среди синих незабудок изгибался контур слона с задорно поднятым хоботом. Словом, обои оказались безнадёжно испорчены.

– Идите-ка скорее сюда. Ну и что вы здесь видите? – вопрошала бабушка семейство, указуя пальцем в жирную линию, уверенно проведённую красным фломастером. Пашка, шмыгая носом, подтвердил: рисовал он именно то, что они видят.

В роду художников не было, и каракули Пашки никто не воспринял всерьёз: ну рисует ребёнок и рисует, а чтобы обои не портил, накупили альбомов. Никто, кроме бабушки. Она-то сразу уверилась в необычайном таланте внука, настояла на своём: пять лет назад его определили в художественную школу…