Владимир Ситников - Взятие Крутоторска

И Витя перебрался со своим вытертым портфелем, который до него служил его старшим братьям, на чужую парту к Тайке.

Витя Машкин пунцовый, счастливый сидел за одной партой с Тайкой и всё косился на неё, а потом вдруг подвинул её под руку длинную и тонкую, будто карандаш, жёсткую, как кость, конфетину.

– Это тебе, – прошептал он.

Тайка покраснела. Чего это он? Взять да и отбросить или отодвинуть к нему эту конфетину. Подумаешь, удивил. К чему она ей? Но потом подумала: обидится. Он такой тихий. Она взяла да и разломила эту долгую конфетину пополам и отдала половину Вите, а другую засунула себе в рот. Сладкая.

Сидели, сосали эти половинки костяной конфетины и улыбались. Приятно и весело им почему-то стало. Переглядывались и опять улыбались. Что это было?

А позднее у Тайки, как она считала, началась настоящая любовь.

Поселился у бабушки Ани с дедом Степаном киномеханик Геша Бобров. Он два раза в неделю привозил кинобанки и показывал в клубе фильмы. Красивый был этот Геша Бобров. Волосы курчавые с завитками, глаза большущие, добрые – синий лён. Сам высокий, сильный. Наверное, мог бы Тайку на одной руке унести. Когда ему говорили, что он приглядный, Геша не смущался, находил, что ответить:

– Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом.

И она, хоть маленькая, наверное, нравилась ему, потому что он сказал как-то:

– Такими губами, как у тебя, только пряники есть.

Тайка рассматривала свои губы: бантиком они или как куриная гузка. Вроде бантиком, такие, наверное, целуют. Не только на каждый сеанс стала ходить в клуб, но даже оставалась на танцы, хотя чего ей-то, недоростышу, там делать? Сидела в углу и глядела. А киномеханик выходил на середину залы, которая освобождалась от стульев и скамеек, и кричал, как артист:

– Внимание! Мужчины правят бал, а женщины заказывают музыку,– и ставил вальс.

Все смотрели, как Геша с поклоном приглашал даму – клубарку Кальку Матанцеву и плавно, красиво плыл с ней под звуки радиолы. У Тайки что-то млело в грудёшке. Вот бы ей так. Но что она представляла из себя недоросток-коротышка в обстиранном платье с короткими рукавами, из которых торчали худые, как палки, ручонки. Не любила она себя. Почему такая уродилась? И глаза с ложку – лупоглазая.

А сам Геша Бобров втрескался в бухгалтершу Инессу Суздальцеву, тонкую, нежную, модненькую, с брезгливой верхней губкой. Инесса приехала после сельскохозяйственного техникума из города Халтурина отрабатывать два года. За ней Бобров ходил следом, пробовал петь и стишки читал, но она только плечиками брезгливо поводила. Почему-то не нравился ей красавец киномеханик, хотя провожал он её до квартиры, где жила она, да и Несваричи не нравились.

А Тайка с ума сходила от любви. Она даже стянула киномехаников паспорт, лежавший на бабушкином комоде, и, уйдя на сеновал, по линейке простым карандашом провела клеточки и на лист бумаги, где тоже были клетки, перерисовала с паспортной фотографии портрет Геши Боброва. Получился киномеханик ещё красивее, чем был на самом деле. Теперь хранила Тайка этот кусок бумаги в папке, завернув в прозрачный пергамент и иногда тайком любовалась.

А Инесса, видно, вовсе отказала Геше, потому что случилось вовсе невероятное для Несваричей происшествие. Решил киномеханик застрелиться. Выпросил ружьё будто на охоту сходить, а сам направил ствол в грудь и выстрелил, да как-то не так, как замышлял, потому что заряд попал не в сердце, а в ключицу и перебил её. Увезли Боброва в Субботихинскую больницу. Тайка ездила к нему, сказала, что бабушка послала ему сметану и лепёшки, хотя бабушка и думать не думала лепёшки посылать. Гешу она называла непутёвым.

– Разве можно из-за девки стреляться? Вон их сколько. Если каждый зачнёт в себя пулять, дак мужиков вовсе не останется. Баб-то да девок на земле завсегда больше.

А Тайка побежала в больницу, заскочила на вырубку, набрала крупнущей спелой-преспелой земляники банку, а ещё букетик ягодный сделала. Красивый-красивый.

Геша стоял на крыльце в обстиранной пижаме, когда подошла Тайка. У него одно плечо было прежнее, крепкое, а второе обвяло, опустилось – никакого плеча. Лицо было кручинное, и он, наверное, не говорил уже, что вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом.

Он взял свёрток с лепёшками и сметаной, понюхал букетик земляники, велел бабушке кланяться, а ей ничего не сказал. Кто она, чтоб ей говорить какие-то слова?

Бухгалтерша Инесса, видать, сильно перепугалась, что из-за неё киномеханик придумал стреляться, и согласилась выйти за него замуж. Правда, свадьбы никакой не было. Они просто расписались и жили уже не у них в Несваричах, а в Казацком Мысу. Как-то уныло жили. Тайке оставалось только вздыхать да смотреть на тайный портрет Геши, завёрнутый в пергамент.