Дарья Зимина - Горлица и лунь

Срывавший с ее головы колты воин принял Добраву за мертвую. Крича что-то дикими голосами, враги выбежали из церкви. Только тогда осторожно отодвинула несчастная труп и вылезла, опуская руки в кровавые лужи, прячась за стеной и дрожа от страха. Рядом лежал Прохор с отрубленными руками и раной на груди. Рот его был открыт, а глаза с удивлением смотрели на потолок церкви, будто не знал юноша, что люди смертны. Мать в разодранной на спине рубахе навалилась на покалеченное тело отца, в одно время с ним отдав Богу душу. Опрокинутая икона одним только углом стояла на полу, а другим опиралась на бревенчатую стену. Казалось, что грустный Бог падает в бездну. Добрава обхватила колени руками. Не было сил плакать.

На улице еще кричали люди, ржали коротконогие лошади, скулили псы, слышался треск, будто ломали дома. Враги внезапные разорили деревню. Под горький плач в рабство в сухие степи угоняли людей, потерявших негаданно дом, родных и любую надежду на счастье. Добрава слышала это. В общем крике доносились до невесты голоса тех, кого знала, кажется, всю свою жизнь. От этого становилось еще страшнее.

Вдруг горький запах дыма потянулся в церковь. Глаза защипало. Слезы потекли на испачканные щеки. Загорелись еловые, сосновые и дубовые избы, солома, плетни, сараи, амбары, овины, бани. По сухим поленьям плясали языки пламени, сначала крохотные, как грибы на пне, а потом большие, будто вырвавшиеся из-под котлов мохноногих бесов. Огонь рвался к самому вечернему небу, облизывая серо-золотые облака, и гудел. Черные и белые хлопья залетали в церковь через двери и окна, и Добрава кашляла и думала, что все, что ни есть у нее внутри, выскочит наружу на перепачканные стены. На лбу крупными каплями выступил соленый горький пот. Становилось жарко. Девушка будто очнулась. Ее убежище горело! Воняло жареным мясом. Огонь уже опалил дверной проем, от которого по стене пошли черные пятна. Добрава задыхалась. Оторвав кусок навершника и закрыв им нос и рот, согнувшись в три погибели от тяжелого дыма, несчастная бросилась в ту часть церкви, где был устроен алтарь, – еще не тронутую пламенем. Увы! Несмотря на осеннюю пору, запер уже Перун небесные криницы – дождевые облака, похожие на стадо коров, в хлеву с ледяными засовами. Не выдержав огня, провалился прямо в церковь пылавший кусок сухой кровли. Добрава позвала на помощь:

– Спасите!

Стаи перепуганных птиц, вивших гнезда на крышах изб, кружилась над деревней, ставшей одним большим костром. Бездомные и покинутые, они так же жалобно кричали. Мяукала придавленная поленом кошка. Потом она стихла. Воробьи, вороны и голуби улетели, чем-то напуганные. Огонь в церкви все ближе подбирался к обессиленной Добраве. Она все кричала в ближайшее к алтарю окошко, не видя ничего за черной стеной дыма, отплевываясь от хлопьев золы и чувствуя, как уходит куда-то жизнь.

– Горю! Помогите!

Чьи-то сильные руки подхватили девушку и выволокли через маленькое окно. Она уже теряла сознание, но ее резко бросили на землю. Под звонкий лай собаки сапоги принялись топтать загоревшиеся уже навершник и рубаху. Добрава закашляла, голова девицы кружилась. Наконец невесту убитого снова понесли подальше от пожара, и вновь увидели чистое розовеющее на закате небо измученные голубые глаза.

Когда девушка пришла в себя совсем, она с испугом посмотрела на своего спасителя. Сразу поняла она, что человек это знатный. На широких плечах лежал алый плащ-корзно, скрепленный золотой пряжкой в виде волчьей морды с разинутой клыкастой пастью. Белую рубаху прижимал к тонкой талии пояс, к которому крепились ножны и отделанный серебром охотничий рог. Волосы мужчины были светло-русыми, брови густыми, борода короткой. Длинные пальцы больших рук украшали золотые перстни. Рядом стоял холеный гнедой конь. Он тряс мордой, и на уздечке звенели серебряные бляхи. С хорошего седла на бока спускались стремена с серебряной насечкой. Там же крепилось длинное копье. Возле хозяина вилась очень тонкая собака, почти совсем без паха, но с сильной грудью, легкими быстрыми лапами и длинной доброй мордой – борзая, или подарок купца или посла, или покупка за такие богатства, каких Добраве вовек не видать.

Умные серые глаза мужчины успокаивающе действовали на девушку. Видя, что она уже может говорить, но напугана или смущена, тот спросил голосом звонким, красивым и ласковым:

– Кто ты, милая?

– Добрава.

– Некрещеная?

– Вера в крещении. Только здесь до сих пор старыми именами величать могут.

Читать дальше