Екатерина Рогачёва - Хорошо, когда ты солнце

– И ты угощайся, сынок, – предложила радушно седенькая старушка. Мужик бережно, как святыню, взял к себе ведёрко, осторожно понюхал и подхватил одну ягодку. На его небритой усталой физиономии светилась какая-то робкая, чистая, детская улыбка.

– Мама, я тоже хочу, – сказал хотевший пить ребёнок.

– Бери, бери, милый, – расцвела улыбкой старушка, опережая уже сдвинувшую сурово брови мать. – И ты, дочка, бери, не стесняйся. Она вкусная нынче, грех не попробовать.

Маленькое ведёрко пошло по рукам. Пассажиры неуверенно поглядывали на владелицу, а та благодушно кивала и улыбалась всем.

– Берите, берите. Небось, давно такого не едали. Угощайтесь.

Скандальная бабка наклонилась и взяла несколько ягодок вне очереди, торопливо объяснив:

– Водителю, водителю нашему. А то что он, бедняга, все едят, а он слюни глотает.

Кто-то рассмеялся. Водитель тоже фыркнул и благодушно заметил:

– Действительно, пахнет так, что только и облизываться.

Когда ведёрко оказалось у Наташи, она тоже запустила туда пальцы. И растерянно замерла.

– Что такое, дочка? – спросила старушка, внимательно глядя на неё. – Не хочешь?

Наташа молча наклонила и показала ведёрко. На донышке лежала одинокая крупная земляничина.

– Тут всего одна осталась, – сказала она тихо.

– Так бери её себе.

– А как же вы? Вы же себе собирали.

– Доченька, – старушка хихикнула. – Я ж себе ещё насобираю. Лес большой, всем хватит. А тут людям радость.

Наташа не ответила. Ярко-алая ягода просилась в руки, манила к себе. Наташа осторожно сунула её в рот и ощутила вкус сладкого свежего сока. Такое, наверное, счастье на вкус, подумалось ей вдруг. Захотелось прикрыть глаза и сидеть так вечно в жарком автобусе, наполненном притихшими сосредоточенными людьми. Ехать по пустынной пыльной дороге, вздрагивая на ухабах, и держать во рту последнюю лесную земляничину с запахом счастья.

– Ой! – спохватилась вдруг старушка. – Моя остановка-то. Вот старая, бестолковая, чуть не проехала. Отдавай-ка ведро, доченька.

Выхватив у Наташи пустую тару, она торопливо убрала её в сумку и поднялась с места. Автобус с визгом затормозил, дверцы распахнулись.

– Давай помогу, – вскочил и мужик.

– Вот спасибо, сынок, да я уж сама, сама, – старушка ловко подхватила сумку и спустилась по ступенькам вниз. Дверцы закрылись, и автобус тронулся.

Все сидели молча, глядя в окно.

– Нет, – вдруг абсолютно серьёзно сказал ребёнок в полной тишине. – Солнце не кусается. Я бы, если бы был солнцем, не кусался бы. Мама, а правда хорошо, когда ты солнце?

Мать не ответила. В салоне было тихо. И надоедливая жара стыдливо пряталась по углам под креслами, боясь спорить с тонким, лёгким, невесомым, как полузабытый сон, ароматом земляники, витающим в воздухе.

Уже много лет ей снился один и тот же сон. Будто стоит она на высоком холме и смотрит вниз. Её чуть трясёт от озноба, ветер мокрой холодной лапой гладит плечи. Страшно. Но она не может двинуться с места, вздохнуть, даже губы не шевелятся в беззвучном крике. Она смотрит вниз, туда, где на чужой земле, под чужим небом, в дыму и пламени, идёт бой. Вздрагивает от каждого удара снаряда о землю, крепко стискивает руки, не позволяя себе прикрыться ими в защитном жесте. Не может отвести глаз от гибнущих внизу людей, от моря крови, отчётливо видимого и чувствуемого ею с её холма. Хочет и одновременно до дрожи боится зажмуриться. Потому что знает – там, в этом аду, в смешении жизни и смерти под её ногами, невидимый в куче металла и человеческих тел, он. Тот, ради которого она здесь. Тот, которого до сих пор ждёт. Тот, в надежде увидеть которого, она и стоит здесь раз за разом, год за годом, удар за ударом сердца.

От очередного взвизга снаряда это самое сердце сжалось в комок и ухнуло вниз. Левую сторону груди пронзила боль. Чуть не подавившись воздухом, Евгения Васильевна открыла глаза. И сразу навалилась тишина, которая и должна была присутствовать в квартире одинокой пенсионерки, да ещё и в пять утра.

Сердечные таблетки лежали на тумбочке, там же стоял стакан воды. С трудом дотянувшись дрожащими пальцами до лекарства, Евгения Васильевна неловко двинула стакан. Вода расплескалась по полу, стеклянная ёмкость глухо брякнула об пол.

– Старая дура, – пробормотала женщина с досадой. – Не разбила, и то хорошо.

Таблетку пришлось глотать так. Ощутив на языке противный привкус, Евгения Васильевна поморщилась. Иногда ей казалось, что она напрасно мучается. Успокоилась бы, не боролась, закрыла бы глаза да потерпела бы, пока невыносимо острая боль, терзавшая грудь, сменится тёмной вязкой тишиной. Она уже достаточно пожила, пора и честь знать. Но глупое упрямство заставляло цепляться за каждый рассвет, вставать по утрам, пить таблетки, передвигать непослушные больные ноги, мучиться и всё равно бороться за каждый день.