Илья Тель - Панацея. Роман

Возможно, в силу специфики работы, он все время встречался со смертью как избавлением от бессмысленного пребывания в мире, как наградой за мучения. Смерть двух молодых людей была для него обращением иного рода – вопросом . Смерть поставила не точку, но вопросительный знак. Что сделала с ними смерть? От чего она их избавила? Чем покарала или все-таки наградила? Почему выбрала именно их? Какую тайну они унесли с собой – ведь не исключено, что некоторую великую тайну уносят с собой в могилу не только гении. А может, молодой человек за рулем был гением и Провидение исключило его из жизни, чтобы он ненароком не напортачил, не открыл нечто предосудительное…

Матушкин часто ловил себя на мысли, что отождествляет ту аварию со словом «смерть», хотя судьба разбившихся была ему не известна.

Смерть – самая большая загадка. Смерть – то, чего не может не быть и одновременно то, чего нет. Смерть – хрестоматийный и самый пронзительный пример обращения слова в явь, живое воплощение перехода, «переливания» слова в реальность и реальности в слово. Ибо любое судьбоносное явление случается и существует как слово и как реальность. А какое явление может быть значительнее смерти?

Смерть – явление наиболее неопределенное и, значит, наиболее информативное. Смерть безусловная, то есть свершившаяся, в некотором роде перестает быть смертью. Если смерть забирает человека, то есть свершается, то утрачивает часть своего таинства, часть своей истинности. Расставив точки над i , смерть теряет толику собственной непреложности…

Интуиция подсказывала Матушкину: даже если кто-то из двух молодых людей чудом выжил, то выжил в угоду Смерти, но не жизни…

Вопросы лезли в голову и оставались без ответов. Мысли роились, но не обретали законченности. Возможно, все эти мысли были банальным преувеличением, накручиванием. В конце концов, смерть часто входит или врывается в жизнь просто так, по-свойски, без стука. Истинно: «Едва человек родится, он уже достаточно стар, чтобы умереть».

Матушкин ощущал тяжелое беспокойство, навязчивое, изматывающее нервное напряжение, от которого хотелось избавиться…

Приехав на дачу поздней ночью, Матушкин, по обыкновению, основательно выпил. Во время возлияния отголоски давних воспоминаний призывно звучали в сознании…

Проснувшись, он по обыкновению погрузился в перелив видений и голосов. В этот момент Матушкина посетило предчувствие необычайного и значительного. Предчувствие казалось безусловным и безошибочным. Пятница тринадцатое, вспомнил Матушкин…

В пятницу тринадцатого сентября случилось страшное – кот Матвея Матушкина Юстас наложил на себя лапы. Драма разыгралась на даче в подмосковном садовом товариществе «Мечта крест».

В районе двенадцати часов дня за Матушкиным зашли приятели – сосед и его кум, приехавшие из Москвы на выходные. Матушкин отлучился на полчаса: направился к соседу пригубить за приезд, соблюдая годами наработанный ритуал. Затем кампания – в приподнятом настроении – вернулась в дом Матвея Александровича, где обнаружила Юстаса… висящим в петле на бечевке, обмотанной вокруг потолочной балки. Петля мертвой хваткой опоясала шею страдальца. Никто не мог зайти и учинить бесчеловечную расправу над несчастным животным. Два верных алабая Ахилл и Одиссей растерзали бы безумца. Псы, чуя неладное, сновали возле дома и скулили. Они любили забияку Юстаса и оплакивали его безвременный уход.

Первое ощущение – удар током… Ноги Матушкина непроизвольно подкосились. Схватившись рукой за стену, он медленно сел на стул и в оцепенении смотрел на безжизненное тело своего любимца.

– Матерь божья, – промолвил Матушкин.

– Твою мать, – лаконично вторил сосед по даче.

Гробовое молчание кума соседа по даче, не страдавшего косноязычием, говорило само за себя…

Утром своенравный Юстас вел себя необычно. Хозяин и кот всегда жили как бы сами по себе. А здесь Юстас то и дело льнул и даже мяукал, что случалось крайне редко. Будто что-то хотел сказать. Уж не болен? – подумал Матушкин. Но, будучи старым кошатником, признаков кошачьего нездоровья не увидел. И тут такое горе. И не просто горе, а горе таинственное.

«Животное да не убьет другое животное», гласит исконная заповедь «Скотного двора». Бытует мнение, что животные, в отличие от людей, не убивают себе подобных. Это – неправда. Те же коты способны не только сцепиться, покалечить, задрать до полусмерти, но и лишить собрата жизни. Самые агрессивные друг к другу твари – сурикаты. Каждый пятый заканчивает дни в результате насилия сородичей. Чуть ли не половина живых существ время от времени срывает убийственное зло на себе подобных, находя для этого веский повод.