Виктор Улин - Пчела-плотник

Александру Ануфриеву –

драматургу от бога,

моему лучшему другу

Литинститутских времен.

«Человек, рожденный женою,

краткодневен и пресыщен печалями.»

(Иов. 14:1)

Красная икра пахла омерзительно.

Конечно, вряд ли стоило ожидать чего-то сверхъестественного от жестяной банки, купленной в отвратительнейшем супермаркете « Перекресток ».

Впрочем, другие: « Полушка », « Пятерочка », « Лукошко » – были еще хуже, но там икры не водилось. Разумеется, ради особого случая можно было проехать в нормальный магазин типа « О’Кея », где нашлись бы не только хорошая икра в стеклянной банке, но и настоящий коньяк армянского разлива, даже с пробковой пробкой под пластмассовой крышкой. Но он не видел смысла в том, чтобы тратить на поездку силы – именно силы, деньги уже не имели значения.

Ведь для последней трапезы годилась любая икра – даже в жестяной банке без петельки для открывания – и коньяк с идиотским названием « Родной ». Тем более, марка того армянского, из прошлой жизни, самого вкусного из всех, сейчас вряд ли бы вспомнилась.

Тот коньяк именовался « Арпа », « Арби » или как-то еще, но и это значения не имело.

Но икра из « Перекрестка » превзошла худшие ожидания. Едва раскрылась щель, взрезанная тупым консервным ножом, как оттуда хлынула такая вонь полугнилой заливки, что от нее можно было умереть, не прибегая к иным средствам.

И удивительным до непонятности казалось то, что до середины 70-х оставалась доступной икра волжская, черная – и зеленоватая зернистая, и асфальтовая паюсная – а вот дальневосточная красная считалась деликатесом. В детстве Юра пробовал ее всего 2 раза. С блинами, напеченными бабушкой.

Правда, та красная была вдвое, если не втрое крупнее нынешней и пахла изумительней, нежели рейкьявикская селедка в винном соусе.

Но о том не стоило вспоминать, былые времена всегда радовали неожиданностями. Например, в 1985 году город был завален варено-морожеными конечностями камчатского краба, которые Юрий ел с вареной картошкой – каждый раз накладывал себе на тарелку нынешнюю стоимость половины легкового автомобиля.

Такое повториться не могло; прошлое умерло вместе с прошлым веком.

Юрий Иванович встал с качающегося пластикового стула, оперся на стол, схватил банку и швырнул ее под гору.

Туда, где весной каждый год бушевала сакура – не просто дикая вишня, а именно сакура с розовой пеной цветов – летом посверкивали мелкие ягоды – рубиновые на вид и лимонные на вкус – а сейчас, ближе к осени, остались лишь волны темной мелколиственной зелени.

Еще несколько… – точнее, 5 лет назад – Андрианов ни за что, ни в каком состоянии души и тела не бросил бы на тот заросший склон полувскрытую консервную банку. Да что там « пять », еще позапрошлой весной он ходил там с пластиковым мешком, тщательно выбирая мусор, нанесенный за зиму.

Ведь тогда он еще помнил, для каких целей любил туда спускаться.

Дача Андриановская только именовалась дачей, а на самом деле была маленьким – на 3 « сотки » – участком в огромном садовом товариществе. Сам он приезжал сюда лишь отдыхать, как белый человек, а соседи, обычные навозные жуки, целыми днями ковырялись на своих грядках слева и справа, бродили туда-сюда по общей дорожке сверху. И постоянно смотрели, что делается на живописно запущенном островке, откуда неслись то песни под гитару, то классические хоралы, то женский смех, то звон хрустальных рюмок.

И снова дрожащий женский смех.

Заборов ставить не разрешалось и потому все касавшееся большинства женщин могло ограничиваться лишь смехом, если бы не удачное расположение этого места. Сектор участков был крайним, лежал существенно ниже общего проезда, спускался еще ниже слоистыми террасами и выходил на крутой склон, примыкающий к зоне отчуждения железной дороги.

Этот склон был ничейным, то есть неофициально находился в пользовании тех, под чьими участками лежал, но за площадь эту никто никогда не платил.

Все соседи еще 1 000 лет назад, при рождении кооператива, очистили свои ломтики от деревьев, выдрали кусты и распахали под картошку, среди которой каждое лето сверкали задницами, выбирая колорадских жуков из пыльной ботвы.

Казалось, смрадный запах их немытых тел в такие дни слоился пластами над всей Землей.

Андриановские же предки, страсти к огородничеству лишенные, не выкорчевывали дубков, не вырезали ольхи, не сводили траву, а дали всему расти, как росло до прихода цивилизации. В результате под убогим участком возник кусочек настоящего леса, посреди которого осталось открытое место, заполненной низкорослой сакурой. Ее Юрий Иванович регулярно поливал.