Ольга Амалфеева - Вирус турбулентности. Сборник рассказов

Он сжал ее руку.

Он открыла глаза и повернулась. Он смотрел на нее:

– Все в порядке. Турбулентность.

– Хорошо, – она помолчала. И, видя, что он не спит, привстала с намерением закончить разговор.

– Прости, может, я не все понимаю, но мне кажется, что основное я запомнила. Тебе нужно принять решение, на какой срок перенести поставки?

– Да.

– А на какой ТЫ думаешь?

Он взвился, словно она пнула в больное место.

– А я не знаю! – сделал круглые глаза и неестественно растянул губы. – Я не знаю, что будет дальше.

Он вытащил руку. Силы оставили ее. Она не могла больше вращать этот мертвый спутник.

– Послушай, я понимаю, но нужно же что-то решить. Я понимаю, что ты не знаешь. И никто не знает. Никто не может прогнозировать ситуацию. Но они требуют решения сейчас, и какое-то решение тебе нужно принять. Это так?

– Да.

– Ну перенеси на лето, например, на осень. На зиму. Как ты считаешь наиболее целесообразным.

– Я не знаю! Ты не понимаешь. Я не знаю, как будет меняться ситуация.

– Я понимаю. Но решение же нужно принять. Тебе нужно что-то выбрать.

– Я не могу сейчас выбирать. Я должен максимально потянуть время.

– Сколько его у тебя?

– Я не знаю.

– Сколько они тебе дали?

– Ты слышишь меня или нет? Я не знаю.

– Ну что они написали?

– Ждем вашего решения. Благодарим за оперативность.

– Как ты думаешь, что это означает? Когда ты должен ответить?

– Я не знаю.

Тонкое раздражение потихоньку вгрызалось в вены. Тон стал покровительственным и напряженным:

– Ну как ты не знаешь? Ты же как-то понимаешь для себя, что значит это "ближайшее время"? Это через день, через неделю, через месяц? Сколько времени у тебя?

– Я не знаю. Ты не слышишь меня, – он скрестил руки на груди, поднял подбородок и снова закрыл глаза.

Она поерзала, пытаясь успокоиться. Почему он ведет себя как ребенок? Нервничает, дергается. Он же мужчина. Он должен быть спокоен. Он должен решать. Сам. Оберегать ее от негатива и лишней информации. Ей тоже невесело под его псих по дому крутиться. Еще и выглядеть как-то надо.

Пока он вчера ругался с компьютером, она отвлеклась и сожгла волосы плойкой. Передержала. Теперь концы неприятно кололись. И эта маска, которую он заставляет носить, забивает поры. Она потянула руку к носу потрогать свежий прыщ и остановила ее перед глазами. Хотя, может, он и прав. Иначе бы она чесала, как обычно, каждую минуту.

Он снова оглянулась на него. На щеке у уха пробивалась свежая щетина. Пододвинулась поближе, отстегнула ремень и подтянувшись, прошептала:

– У тебя щетина. Можно я потрогаю?

– Нет, – не открывая глаз, ответил он.

Она надулась. Вернулась на место, пристегнулась, засунула пустые руки под мышки и повернулась к спящей женщине.

Разница у той с храпящим увальнем была не меньше лет двадцати. Вот сколько ей? Не восемнадцать, конечно. Но молодая, сочная такая, естественная. Волосы свои. Одежда дорогая, хоть неброская. А ему? И все же он неповоротливый. И шумный. На входе взял бутылку виски. Эта даже бровью не повела. Она думала, он буянить будет, а он уснул. Поцеловал свою мокрыми губами, обнял и уснул. И никаких масок и дезрастворов.

Блондинка тоскливо и призывно поглядела на спутника. Он скосился и снова закрыл глаза.

Самолет опять затрясло. Она немного потерпела и, чувствуя, как сдают нервы, обернулась за помощью. Он не поворачивался.

Под ботинками что-то ухнуло и перекатилось. Она сжалась и зажмурилась сильней. И сразу вслед за этим кресло впереди отчаянно, с оттяжкой, всхлипнуло. Она потихоньку разлепила веки: упитанный гражданин пытался встать на ноги. Неужели обшивка такая тонкая, что под ним прогибается? Господи, из чего делают эти самолеты?! Отдуваясь, толстяк выбрался в проход и, покачиваясь и задевая боками оба ряда, двинулся прямо на красную лампочку турбулентности. Красный всполох вспыхивал то над его левым, то над правым ухом.

Сейчас он все выяснит. Выяснить и успокоит ее и всех. Своим грудным голосом и основательностью. Своими большими руками.

Самовар дошел до проводников и втиснулся в кабинку туалета. Она поежилась. Идя назад, он перебирал руками спинки. Она поджала плечо. Но, проходя, он все равно толкнул ее чем-то похожим на резиновую грелку, упругим и булькнувшим. Она невольно передернулась.

Толстяк вернулся к своей женщине. Та поднялась и села. Он громко заговорил. Снова стало трясти. Слов не было слышно. Только громкие судорожные возгласы. Развернувшись вполоборота, он стучал ребром ладони по ближайшему подголовнику. Сидевший там парень, оторвался от сотрясавшейся опоры и, уткнувшись в книгу, продолжал читать. Толстяк кипятился и брызгал слюной. Девушка молчала и иногда кивала.