Александр Левин - Вечнозелёная молодость

Мы набились в душевой как сельди и начали смывать с себя остатки гражданской жизни вместе с дизенфекционным снадобьем.

– Эй, Лёва, – позвал меня Саня Королёв, – дай вехотку!

– Че… чего? – недоумевая о чём идёт речь, спросил я.

Королёв уверенно показал мне на мочалку.

– А-а-а, мочалку, на! – и передал ему видавший виды банный предмет.

В общий банный слив потихоньку уплывали наши надуманные противоречия и споры «москвичей-немосквичей».

Выдали военную форму. Да не просто гимнастёрки, а настоящие камуфляжи «Берёзка» или «камки», как здесь их называли! Такая униформа стала недавно применяться в погранвойсках, хотя разработана была ещё в 1982 году. Правда вместо высоких ботинок «берцев», введённых позднее, мы ещё получали кирзовые сапоги и портянки.

Вот, где «немосквичи» были явно выше нас на голову. Про такое искусство, как быстро намотать портянку на ногу мы «москвичи» читали только в сказках, да в исторических произведениях. Урбанизм, отвыкли, забыли. И в самом деле, портянка оказалась гораздо практичнее и удобнее носков в полевых выходах и при ненастной погоде!

В здешних условиях постоянной влажности перед сном портянки наматывались на сапоги или уносились в «сушилку» на батарею. Солдат, забывший это сделать, карался не только сержантами, но и инфекцией, распространявшейся по ногам от сырости. Такая болячка называлась «розочкой». Лопнувшая мозоль, порез на ноге, с намотанной на неё влажной портянкой поражались бактериями и представляли из себя покраснение вокруг раны. И если вовремя не обратиться в санчасть с этим заболеванием, можно было попасть в госпиталь с серьёзным осложнением. Сепсис вокруг «болячки» увеличивался с геометрической прогрессией и по цвету напоминал алый цветок-розу с центром бутона в виде раны.

Мы мотали портянки, чертыхаясь про себя, не понимая, почему нельзя просто надеть носки. Впрочем, для кого-то это было делом вполне привычным.

Пыхтели рядом со мной близнецы – братья Четвёркины.

А я с загляденьем смотрел, как барнаулец Вовка Шигов буквально за секунду намотал кусок белоснежной ткани на ногу и сунул её в новенький «кирзач». У меня на это ушло четыре попытки. Пыхтел-сопел, и всё же получилось. Не так ажурно, конечно, но при ходьбе не сбилось. Вот он – первый шаг в воины!

Теперь уже чистые, без домашних запахов, молоденькие солдатики стояли возле одноэтажного здания бани в ожидании дальнейших приказаний, присланных сюда нескольких из учебки сержантов.

Нас разбили повзводно и приставили младшего сержанта Синюшкина, чтоб командовал нами. Он был лишь на полгода старше меня по призыву, но младше по возрасту. Однако, те шесть месяцев, проведённых им в этой сержантской учебке, делали его на ступеньку выше. Иерархия, ничего не поделаешь!

Теперь мы направились в казарму. Снаружи она напоминала недавно построенное общежитие из красного кирпича. Само здание было новее, чем основная часть строений гарнизона. Пожалуй, только клуб был одного года постройки с ним.

Пока мы шли, нас рассматривали те, кто здесь служил более полугода. Они кидали в нашу сторону «армейские» шуточки: «молодые», «духи», «свежее мясо». Это казалось диким. Отрезанным от «гражданской жизни» «срочникам» поневоле приходилось дичать на закрытой территории учебного отряда. В уставной жизни военных гарнизонов нет места сантиментам и ласковым словам! (Представьте, если бы было наоборот? «Лёвушкин, дружок, будь добр, ляг на землю, откинь левую ножку, закрой левый глазик, и целься из автоматика во-о-он в ту мишеньку. А теперь нажми пальчиком на спусковой крючочек. О, попал?! Ай, да золото, ай да молодец! Ну, давай, вставай, отряхивайся, дай я тебя расцелую!» А? Каково!) Всё чётко и коротко: «Застава, к бою! Огонь! Прекратить стрельбу! Встать! Разрядить оружие!»

Вот в такую среду окунулись «молодые», переступив порог четырёхэтажной казармы и теперь уже нашей 4-й учебной заставы. «Четвёрка» называли мы её меж собой. Она пахла кирзачами, краской, свежевымытыми полами, кожей, машинным маслом. Стены её были пропитаны солдатским дыханием, потом армейских будней, снами с воспоминанием о «гражданке». Помещение блестело каждый день, ряды кроватей были равны, как разлинованная шахматная доска. Собственно, мы и были шахматными фигурами-пешками. Немногие из нас желали прорваться в ферзи, но уж быть «съеденным» противником никто не хотел. Этому нас и должны были научить здесь! С другой стороны «шахматной доски», «за океаном», уже проигрывались и не раз варианты уничтожения наших диспозиций.