Леонид Жуган - Еще одна грустная книжка

Прости, бать. Жаль, что очень редко ты мне снишься. Но я так рад этим снам! И жду, и жду тебя снова и снова во сне. Приходи! Не забывай меня. Тяжело, очень тяжело без тебя. Эти сны – моё последнее утешение. Они – мои взрослые сказки. Ой, там, в этих чудных, воскрешающих твой голос и твою молодость, запасниках разума – что мы с тобой ни творим! Я даже с тобой спасал золото твоей компартии! Подменяли рюкзаки и через Марухский перевал тащили в мою Грузию даром мне ненужное золото твоей – но ведь твоей же! – партии. В снах я всегда тебе предан, не антипод. А первый мой сон, на твоей кровати в твоём кабинете, в ночь после похорон – тебе 35, и ты просматриваешь проявленную киноплёнку с нашим походом на Эльбрус. Молодой! Жёлтый свет в фотолаборатории. Это всё я вижу в узкую щель приоткрытой двери, наверно после команды: «Сынок, сынок, спать!»

Сны… Сны Криса в «Солярисе» Лема, сны Вени в «Москва – Петушки» Ерофеева, сны Настёны в «Живи и помни» Распутина. «И где ж забыться, если ни в раю, что для тебя я тот же ноль, мантисса…» – за этот стих отец сказал: «Да, тебе иногда стоит налить стаканчик». Бальзам на душу! Ведь это про его дом, про его горы, про его Туманность Андромеды, которой мы любовались в теодолит на его крылечке, про мою первую любовь:

Люблю я рай, где книг навалом,

Где я скитался по диванам,

Не зная, как всё прочитать,

И убегал на сено спать!

И чем ни рай, и где ещё

Вас сто раз в день зовут обедать!

И не случайно горячо

Плечо у вашей Андромеды!

Люблю я рай, где дедушка Ахмат,

Как горы снегом, больше всех богат,

Хоть он один – лишь ослик с ним Лариса!

Где доброты и куры не клюют.

И где ж забыться, если ни в раю,

Что для тебя я тот же ноль, мантисса…

И единственный раз, когда батя пожал мне руку за строчки, – это были 14 строк про уходящих, улетающих на его любимую туманность Андромеды, навсегда, без возврата, туда:

«Всем получить на базе двойников».

Инструкция строга на этот случай.

Мы, странники, послушною толпой

Берём под роспись запасные души.

Мы не умеем права умирать,

Хотя мы никогда не возвратимся.

Мы знаем: нас никто не будет ждать, —

На старте с вами горестно простимся.

С оставшимися. Всё же это – мы,

Хоть улетаем для далёкой встречи.

Мы – ваше тело, ваша мысль и сны.

И это наш последний летний вечер.

Но всё равно, всё зря или удастся —

Лишь боль в запасе, что нельзя остаться.

Сны… Вот, кусочек из недописанной «пьесы», начал её ещё при тебе, 11.11.2012, ещё до твоей последней операции, бать, про твоё, бать, золото партии:

Вот подходит Емельян.

И не трезвый, и не пьян.

Е м е л я

Снится, тятя, мы вдвоём,

Под кровом ночи,

Без огня, все выплакали очи,

Злато царства твоего

Прячем в тайное дупло

За Маруськиной горой.

И тревожною порой,

Больше некому доверить,

Лишь вдвоём с тобой телеги

С изумрудами, рубинами,

С бриллиантами и вилами,

От врагов в пути нежданных,

Через восемь перевалов,

Обманув ворон и леших, —

Всё упрятали и пеши

Добрели вот до дворца.

Глядь: а нетути крыльца!..

Или, опять, про это золотое крыльцо детства, из сна Емельки:

Ко дворцу отца подходит,

Ничего он не находит:

Лопухи и крапив'а,

Два подсолнуха и два

С перекладиной столба —

Вот и всё, что от крыльца

Он находит у дворца.

А это – самый страшный сон в пьесе:

Не только горы провалились

И море вздулось – жизнь ушла.

И стёрлась память навсегда

Об этой ласковой земле,

Где пели птицы при луне

И тихие сады светились.

Нет Пирамид – и нету Слова.

И у крылечка золотого,

Ушедшего на дно земли,

Объятий нет и нет любви.

Всё же наперекор всем катаклизмам, наперекор времени и равнодушной судьбе, разреши мне, бать, передать привет твоим горам, нашему с тобой Кавказу – моей родине и твоей любви:

Вот и всё. Я жду тебя, в снах! Это – последнее, о снах:

«Синдром Соляриса»

Или сам устал он от игры,

Или, вправду, дождались конца:

Можно спать, забыв про топоры,