Soverry - Виноватый с вином

Изредка на площадях он встречает Афину, но не обменивается с ней и парой слов. Не спрашивает, что она здесь делает, почему сейчас и знала ли, что он здесь будет. Они всегда существовали в разных плоскостях. Поэтому он только пьет вино, раскидывается у мраморного фонтана – совсем не похожего на те, что на Олимпе, – и смотрит куда-то мимо нее.

А она то ли не замечает его, то ли не хочет замечать. И так летят недели. Так летят месяцы, а смертные все не надоедают. Смертные с их суетливой и бессмысленной жизнью становятся ему настолько понятны, что он просто не может объяснить этого олимпийцам.

Не то чтобы они спрашивают.

Не то чтобы он вообще хочет что-то им объяснять.

– Знаешь, отцу всегда нравились смертные, – говорит Афина. Да, она все же с ним заговаривает. Спустя почти четыре месяца, когда лучи Гелиоса уже не такие обжигающие, но все еще теплые и приветливые. – Не скажу, что смертные приносят ему много счастья.

Дионис смотрит в собственную чашу, смотрит на муху, плавающую в его вине. На мгновение кажется, что он вообще ни о чем не думает, но он вытаскивает муху из чаши, взгляд с нее на Афину переводит и улыбается, почти не натужно даже. Улыбается почти что искренне. Почти.

– А ты знаешь, что такое счастье? – спрашивает он ее.

Она предсказуемо молчит.

Он усмехается коротко, муху в сторону отшвыривает, не заботясь о том, жива она или нет, списывая ее к мертвым быстро и не задумываясь.

– То-то и оно, – произносит, чуть растягивая гласные. – Ты тоже не знаешь, что такое счастье. А я намерен это выяснить.

Афина рядом садится на камень, переводит взгляд на суетящихся смертных. Смотрит на них с плохо скрываемым неудовольствием; а Дионис взгляд от нее не отводит, Дионис впитывает и анализирует ее. Очередная головоломка, которую ему не постичь.

– Думаешь, они помогут тебе это выяснить? – спрашивает она. – Посмотри на них, Дионис. Они такие жалкие.

– Говоришь совсем как…

– Не нужно, – обрывает Афина. – Я понимаю.

Он делает глоток из чаши, не говорит ей, что счастья, быть может, у смертных тоже нет. Но они хотя бы пытаются обрести какой-то смысл. Они хотя бы пытаются искать это счастье – и именно это его роднит с ними. Потому он и здесь. Они пытаются искать смысл, а боги лишь сосуществуют вместе, они лишь соседствуют и почти ничего друг к другу не испытывают, кроме редкого раздражения.

Вот и вся божественная суть.

Должна бы цеплять, но совсем не цепляет. И смысла он совсем не видит.

Дионис не объясняет ей, что такого нашел в смертных. Впрочем, и не спрашивает, чего это ей не сидится на Олимпе. У них вряд ли цели схожие, но точно не совсем различные. А он, быть может, слишком ленив, чтобы анализировать, приписывать какой-то смысл. Искать между фраз, догадываться, обращая внимание на паузы и взгляды. Игры олимпийцев слишком сложные, непонятные и временами тяготящие.

Он бросает головоломку по имени Афина достаточно быстро, теряет к ней интерес, как и ко всему сущему. Ко всему, кроме смертных, завладевающих его интересом все больше и больше с каждым днем.

Афина вроде что-то понимает, но это никак не налаживает их отношения. Она не останавливается рядом с ним, не появляется внезапно рядом и не обменивается с ним словно случайными фразами. Он неизменно узнает ее лишь по внутренним ощущениям, совсем не внешне. По тому самому ощущению чего-то тяжелого рядом, мощного и равного.

(Дионис вслух ее равной не называет. И все же воспринимает ее не иначе, как равную.)

Он старается не думать о таком явном сравнении с отцом. Вопреки всем ожиданиям оно совсем не льстит, а лишь напрягает. Заставляет еще раз как следует все взвесить – и выпить. У отца явная слабость на смертных женщин, на самом деле на любых, но к смертным он питает особый интерес. Такое количество детей на Олимпе точно не поместится, не то чтобы он собирается вообще обо всех них думать. Но Дионис, пускай и являясь одним из таких детей, все же не хочет увлекаться смертными настолько. Не женщинами и уж точно не ради плотских утех.

Для него смертные вроде личного эксперимента. Подопытные зверюшки, не знающие, что за ними наблюдают. И когда торговцы сталкиваются с ним на рынке, а пахарь вдруг случайно замечает его у изгороди, никому и в голову не придет, кем на самом деле он является. Не в этом ли преимущество быть богом? Не в этом ли весь смысл его предприятия?

Наблюдая за смертными, он не встречает Гермеса. Зато неизменно встречает его на Олимпе.