Soverry - Виноватый с вином

Гермес останавливается рядом с ним, пытается всмотреться туда же, куда смотрит Дионис. Смотрит и, ничего не увидев, пожимает плечами. Взгляд на него переводит и говорит:

– Ты осторожно, брат. Не хватало еще того, чтобы жизнь среди смертных показалась тебе интереснее, чем среди себе подобных.

И с тех пор мысль заседает в голове. Пускает корни и прорастает быстро. Всего лишь одна фраза, но количество мыслей порождает поистине фантастическое. Дионис смотрит на Гермеса и знает, что они оба чего-то не видят. Они оба воспринимают все лишь с одной стороны, но он совсем не понимает, что несет в себе это предупреждение.

Он говорит:

– Ты мне угрожаешь?

Говорит:

– Нет, это звучит как угроза.

Говорит:

– Я не понимаю, о чем ты.

И отворачивается, снова взгляд устремляет на облака и под них. Туда, где лучше бы он был сейчас. Туда, где ему не придется продумывать каждое свое слово и каждый свой шаг. Если что он и понял, наблюдая за смертными, так это то, что они понятия не имеют, кто он такой, а значит, и ненавидеть его у них повода не найдется.

Уже намного лучше, чем среди олимпийцев.

Гермес руки на груди складывает, поднимается всего на полметра от земли на своих крылатых сандалиях, снова внимание к себе привлекает.

– Смертные и правда бывают занятными. Только нам не стоит забывать, что мы не смертные, – единственное, что он произносит, так и не отвечая на вопрос про угрозы. Так и не отвечая, выворачиваясь и выкручиваясь. Делая ровно то, что он делает всегда.

И это не предательство, это лишь четкая грань, которая дает понять, что они с Гермесом разные. Они разные, а у Диониса, в сущности, никогда и не было никого рядом, кто бы мог разглядеть, что именно ему здесь нужно, ради чего он вообще согласился подняться на Олимп со своим отцом.

Он смотрит на брата почти равнодушно, пожимает плечами и отворачивается. Снова взгляд вперяет куда-то в рыжеющий небосвод. Искать друзей здесь было бы глупо. Надеяться на понимание было бы в два раза глупее. А за предупреждение его вроде бы поблагодарить стоит, но слов благодарности совсем нет.

Они сами не находятся, а он их и не ищет.

Гермес уходит – скорее растворяется в воздухе, легко уносится куда-то по очередному срочному делу – и не говорит больше ничего; Дионис прекрасно знает, что никто и не скажет ему хоть что-то приближенно похожее на его собственные убеждения.

Его новое увлечение с ним не разделяет никто, кроме отца. Кроме отца, с которым у него совсем разные цели.

Его новое увлечение пахнет спелыми лимонами, палящим солнцем и свежим хлебом. Его новое увлечение оказывается нужно ему так сильно, что он перестает вникать в то, что происходит на Олимпе. Перестает слушать разговоры, перестает следить за переглядками и вслушиваться в шепот. Дионис слепнет и глохнет; Дионис открывает в себе полное безразличие к тому, что еще недавно казалось ему таким важным.

Лишь старается не запоминать имена, не привязываться к одним и тем же смертным. Делает это на каких-то внутренних инстинктах. Делает это по наитию, не стараясь особо. Это вроде инстинкта самосохранения, но намного глубже, менее осознанно и похоже на какую-то вшивую попытку держать дистанцию.

И все равно идеальной эта дистанция не выходит, как бы сильно он ни пытался.

Дионис оценивает ситуацию здраво: они живут не так долго, ему же отведена вечность. Привязываться, а потом проклинать Таната за обыденный ход вещей совсем желания нет. Он лишь со стороны наблюдает, никогда не оказывается рядом. И это некая граница, которую он проводит сам для себя. Некая грань, которая не делает из него одержимого идиота, стремящегося избавиться от своей вечной жизни ради той другой – совсем не похожей и более осмысленной. И эта грань функционирует, по крайней мере пока.

Мелькает призрачной линией у горизонта, не позволяя ему забывать о том месте, которое должно зваться домом на самом деле.

Он спускается – скорее сбегает – с Олимпа каждый вечер, иногда задерживается на несколько дней, чтобы тихо понаблюдать за ними. За этими муравьишками, придающими смысл всему, что только видят. Он наблюдает за тем, как они пашут землю. Смотрит, как собирают урожай или сеют зерно. Успокаивающее и расслабляющее зрелище, которое лишь заставляет еще больше думать, еще больше анализировать. И в итоге он приходит к одному и тому же выводу, из-за которого снова покидает семейное сборище ради того, чтобы понаблюдать и подумать.

К одному и тому же. Простому, фатальному и понятному.