Виктор Усачёв - Последний день Владимира Васильевича

«Если страстно думать над всем этим, не доставляющим никакой радости, то забывается всё другое… хорошее», – подумал Владимир Васильевич, силясь вспомнить это самое хорошее в своей жизни. Но он уже не управлял своими мыслями, которые упорно возвращали его к одним и тем же проблемам. И чтобы не доставлять ещё одной обиды жене своим беспомощным бездельем, он, закончив чаепитие, снова вышел во двор, где его уже поджидал мокрый Тимка.

В природе по-прежнему наблюдалась какая-то безнадёга: мочливость низко висящих облаков было то слабей, то сильней, как будто кто-то невидимый там, вверху, тужился из последних сил, испражняя свои надобности на ненавистную землю. Но вдруг эта морось прекратилась, как бы давая старику возможность заняться не только мыслительными делами, но и практической работой. И он, оценив такую возможность, взял в сарае дырявое ведро и пошёл на огород собирать разнохарактерный мусор, вылезший из земли. Но чем больше он собирал разные камни да мослы давно умерших животных, тем сильнее одолевала его тоска от сознания бесполезности такой работы. Даже Тимка, вознамерившийся было помочь хозяину посредством обнюхивания камней и костей, быстро бросил это занятие, с недоумением наблюдая за хозяином, – ведь они же мёртвые! Даже его любимые кости не пахли остатками плоти и ничем не отличались от мёртворождённых камней – так чего же их собирать?! Потому, понаблюдав некоторое время за хозяином, он, недоумённо потряхивая головой, поплёлся в свою конуру, чтобы там подождать его возвращения.

А Владимир Васильевич продолжал мешкотно, как автомат, работать на очистке огорода. Но тело – не автомат, и оно заявило о своём недовольстве таким прострелом в пояснице, что он, охнув, едва успел сесть на металлический баллон возле ограды, выронив ведро с камнями. Закусив губы от дикой боли, чтобы не закричать, он положил руку на налитую тяжестью поясницу, да так и застыл в неудобной позе, стараясь переждать боль. Сколько он так сидел – неизвестно, но боль в спине стала постепенно стихать, оставив лишь внутреннюю тяжесть. Почувствовав в себе холод, старик осторожно встал, чтобы – не дай бог! – не встревожить затаившуюся боль и попытался распрямить затёкшую спину. И тут только услышал, как надрывается Тимка. Оглянувшись на лай, он увидел за редким забором человека, отчаянно махавшего руками с улицы, пытаясь, как видно, привлечь к себе внимание.

Владимир Васильевич, осторожно ступая, двинулся к этому странному человеку, чтобы узнать его надобность и беспокойство. Но сначала он унял пса, посадив на цепь, дабы тот не причинил неудобств чужому человеку и только после этого открыл уличную дверь, за которой оказался… его однополчанин, его давний друг Санька Завада.

Владимир Васильевич очень удивился такому событию и даже был озадачен, глядя, как Санька размахивает правой рукой, тыча ему кулак под нос и указывая пальцем на дверной косяк. При этом левой рукой он тяжело опирался на трость, а в горле клокотало негодование, не имевшее возможности вырваться наружу в словесной форме, потому как Санька не мог говорить. Вернее мог, только разобрать ничего было нельзя по причине рака горла, стоившего ему удаления части трахеи. И все свои желания, а тем паче – возмущения ему приходилось выражать путём махания разных частей тела, по большей части рук, или в письменной форме, путём быстрых записок. Поэтому он всегда носил с собой карандаш и записную книжицу.

Видя непонимание друга-фронтовика, он быстро-быстро и яростно начеркал что-то в книжице, держа навесу трость и делая упор на здоровую ногу, потом сунул ему написанное под нос.

« Ты чё стар хрен оглох? Звон звон а никто не пуск » – прочёл его каракули Владимир Васильевич.

Вся Санькина фигура выражала возмущение, и белая больничная повязка на горле раздувалась как меха, со свистом пропуская воздух, потому как там у него была дырка.

Чтобы успокоить друга и привести его горячность в норму, для его же спокойствия, Владимир Васильевич как можно ласковей сказал:

– Миленький… да… эта… в огороде я был, в огороде. А Люся дома… по хозяйству хлопочет, к празднику. Может и не слышала… а ну-ка, сам проверю.

И он потянулся к звонку. Нажатая кнопка не воспроизвела звонок внутри дома, как он ни прислушивался.

– Наверное, опять замо́к, – виновато пробормотал он.

Его друг тут же, удовлетворившись ответом, написал: « Чинить надо руки не доход? »

Владимир Васильевич только и развёл этими самыми руками. Завада вздохнул и полез обниматься.