Виктор Усачёв - Последний день Владимира Васильевича

Стало грустно и печально. И дальние кусты смородины, обрамляющие огород; и ближние корявые яблони с никлыми, почерневшими, словно от горя, ветвями; и старый дом, ещё помнивший разудалую жизнь столетней давности, когда он принимал проезжих для отдохновения и весёлых кутежей и этим скрывающий свою ветхость; и даже покосившийся нужник, стоящий обочь и построенный когда-то для отправления естественных человеческих отходов – всё это грустило вместе с хозяином. Не грустил лишь один Тимка, преданно мокнувший рядом, всегда готовый отдать за него жизнь и своё здоровье, если, конечно, оно могло бы ему пригодиться.

И старик вдруг остро осознал, что не он хозяин всему, а это самое всё властвует над ним и давно, словно мстя за что-то. Все последние годы он только и делал, что подстукивал, подправлял, удобрял, подмазывал, подлаживал, подкручивал и так далее – ничто не менялось! Становилось только хуже и хуже, и, наконец, это самое всё высосало из него все соки, превратив в ходячую мумию и оставив лишь неизбывную грусть.

«Вот так стало однажды грустно и Валентине, – невесело подумал Владимир Васильевич, – так грустно, что она не выдержала и съехала. И ладно бы в своё жилище, а то на частный сектор».

Он чувствовал свою вину перед ней, единственной дочерью, поздней и долгожданной радостью родителей, вину в том, что не смог обеспечить сносное существование её семьи, а того более – достойное существование… но! Оставалась ещё надежда – последняя! Оттого и упросил жену отложить поездку в больницу.

Стало зябко. Папироса, гревшая нутро, истлела и закончила своё существование, доставив обманную короткую радость курильщику.

Вздохнув и притушив окурок, старик тяжело поднялся и пошёл в дом, в тепло. И за ним понуро поплёлся в свой домик пёс, готовый мокнуть сколько угодно, лишь бы хозяин был рядом.

На кухне было тепло и уютно, и пахло свежим тестом. Возле плиты хлопотала хозяйка, мельком глянувшая на вошедшего мужа. Она, конечно, знала о всех его ухищрениях – эвон как табачищем разит! Но ничего поделать не могла, зная его упрямство. Однако, когда он тяжело протопал к себе, она присела на минуту отдохнуть от приевшихся хлопот, задумалась.

Когда он серьёзно заболел, всё хозяйство легло на её хрупкие плечи. Маленькая, сухонькая – она стойко и смиренно приняла новые заботы как данность, как необходимость. Она поняла, что настал её черёд нести бремя забот, обладить хозяйство. И она несла, насколько хватало сил, коих становилось всё меньше и меньше. И как снежный ком нарастало раздражение, раздражало всё: и мокропогодица, и малая пенсия, позволявшая лишь существовать кое-как, и соседские куры, топчущие её огород, и даже болезнь мужа, сделавшая его копотливым и непригодным для более-менее сносного существования – всё раздражало и буквально бесило. Потому она порой и срывалась по делу и без дела, а так как кроме неё в доме был только муж – доставалось в первую очередь ему. Как, к примеру, вчера.

Едва только диктор объявил по телевизору об огромном вкладе советского народа в победе над фашизмом и предстоящем праздновании, она тут же села напротив мужа. Губы поджаты, глаза колючие, руки скрещены на груди – явный признак начала словесной борьбы.

– Во-от, – сразу начала она, – во-от… как его… под мудрым руководством партии, оказывается, мы победили. Твои партийцы, оказывается, ковали этот… как его… щит победы. Пока мы пухли с голоду, жрали кору да куриный помёт, эти… как их… вожди жрали этих самых кур, да ещё щит победы ковали! Козлы они, вот кто!

И она вызывающе-победно посмотрела на мужа. Она знала, что, несмотря на все разоблачения, муж так и остался, как истинный коммунист, верен своей партии, как верен во всём другом.

Владимир Васильевич не мог не ответить на вызов и тут же парировал:

– Ну что, что ты несёшь, Петровна (так, по отчеству, в минуты крайнего раздражения называл он супругу)? Причём здесь… эта… вожди?

– А при том! Вон… как его… Ленину вашему, вечно чего-то просящему, в каждом городе статуи понатыкали, да ещё музеев разных… а вам, победителям, – шиш с маслом! Ка-ак же – не просите, значит – довольны! Доживайте свой век и… как его… радуйтесь своей убогой жизни.

– Опять ты за своё! Ты, Петровна, эта… брось тут мне агитацию! У меня вон какая пенсия, да лекарства бесплатные…

– …которых не достанешь! – докончила за него супруга. – А дом… дом-развалюха?! Ну что, что мы будем делать, когда ты…

Она осеклась, нахмурилась и вышла в другую комнату, махнув рукой, от греха подальше.