Павел Шарпп - Ирония на два голоса

Мое раннее детство прошло в многообразных играх теней и отсветов огня керосиновых ламп, разнокалиберных фонарей «Молния» и других устаревших ныне источников света. Многое объясняется послевоенными трудностями проведения линий электропередач, но тогда, в раннем детстве, мне нравилась вся эта фантасмагория теней. Когда сгущались сумерки, в доме неизбежно наступал «час зажжения ламп». Эту процедуру мать начинала с кухни, где располагалась солидная, оригинальной конструкции лампа с пузатыми боками и широким фитилем. Как правило, соблюдался строгий ритуал и порядок действий. Если на стеклянном абажуре лампы было хоть маленькое пятнышко, мама брала кусок бумаги и, скомкав его, вначале действовала этим «шариком», а потом с помощью ершика протирала абажур изнутри до полной прозрачности. Когда я подрос, эта процедура нередко поручалась мне. После зажжения лампа слегка мерцала, а потом пламя разгоралось все ярче и пускало многообразные отсветы по стенам большой кухни, по крашеному деревянному полу. Тени разбегались, как суетливые чудовища, преломляясь от всего, что двигалось, в прямых и отраженных лучах.

Большой сибирский кот по кличке Троха, дымчаточерный, с белой грудью, расхаживал возле русской печи, отбрасывая загадочные струящиеся композиции теней. Они заполняли собой все стены кухни и нередко отражались в зеркале, что позволяло им заселять полосками и рябью потолок. Именно тогда я научился создавать из переплетения рук и пальцев самые различные комбинации в виде голов и тел фантастических зверьков и уродливых человечков. Этот теневой театр на белой стене мы нередко создавали вместе с братом Владимиром и сестрой Аннушкой, что очень веселило и развлекало жильцов дома.

Еще живописнее было зажигание второй лампы с переносом ее в большую комнату – залу. Там она устанавливалась на комоде в специальной подставке. Я долго не мог найти в себе смелость зайти в залу в полной темноте, до того как зажигалась лампа. Мне казалось, и об этом встревоженно нашептывал внутренний голос, там по углам прячутся и подмигивают чьи-то абсолютно черные глазницы, как провалы в неведомую жуть.

Лишь только когда впервые, преодолев себя, я зашел во тьму этой комнаты и пробыл там минут пять, мне довелось понять, что легкий сумеречный свет из окон и отблески в зеркале создают свой многогранный, волнующий мир без всякой жути и нежити. Это меня вначале разочаровало, но потом я обнаружил и немало интересного. Именно в темноте можно было совершенно отчетливо услышать нечто похожее на таинственные голоса. Когда я привык и даже полюбил входить в темную комнату, некто слышимый мною внутри был в полном восторге, он торжествовал, как бы забыв, что еще недавно сам предостерегал меня и нагонял страхи при столкновениях с темнотой.

Тогда же вместе со мной в залу привык заходить кот Троха, неслышно ступая, тревожа и одновременно успокаивая своими прикосновениями к моим ногам мягким боком и гордо задранным хвостом. Вначале мы называли его полным именем Трофим, а потом привыкли к сокращению – Троха. Это, конечно же, была особая персона, вписанная в нашу семейную историю. Неслучайно, когда шла перепись населения, зашедшие к нам переписчики предложили в шутку записать кота Трофимом, под нашей фамилией. Он лежал, вальяжно растянувшись, свесив хвост, заняв собой всю длинную скамейку, и как-то по-особенному мудро жмурился, посверкивая зрачками зеленых глаз.

Очень трудно найти пути покровительства, если ты самый младший в многодетной семье. С одной стороны, это меня подталкивало к общению с домашними животными, а с другой, как вы увидите далее, я проявлял инициативу, чтобы быстрее войти в мир взрослых людей, пытаясь развить свое мышление до их уровня в нашей семейной «стае».

В своих детских контактах с людьми я учился формализовать их психологические портреты, но делал это неосознанно и неумело. Постепенно, взрослея, я стал чувствовать, что немалую роль в совершенствовании моих психологических оценок играет ВГ. Иногда случалось, что, глядя в зеркало, я не узнавал того, кто там отражался, хотя даже детская незрелая логика утверждала, что это должен быть я. Постепенно я научился узнавать свое собственное отражение, но детально описать его было трудно, поскольку у меня тогда не было устойчивых оборотов для словесного «рисования» лиц. Внутренний голос вел себя гораздо более самоуверенно и временами помогал составить словесную зарисовку того, кого я рассматривал в зеркале: «Овальное лицо, склонное гримасничать, светлые волосы с торчащими вихрами, зеленые глаза, темные брови, асимметричная улыбка и ямочки на щеках».