Марина Леванте - {Не} любовь. Сборник рассказов и повестей

Как и много позже сейчас весело в камине стрекотал разожжённый заботливой рукой хозяина домика огонь, Иван Юрьевич суетился вокруг деревянного столика, уже уставленного разной неприхотливой снедью. Его предупредили, что ребята приедут, дабы мог, как подобает, подготовиться, и вот теперь егерь уже со всем радушием распорядителя наливал в стаканы, накладывал в тарелки.

Рита, не задерживаясь, сходу отправилась наверх… Постройка была добротной, рассчитана на первых лиц, желающих отдохнуть от дел насущных. Здесь, всё, в общем-то, было пригодно не только для отдыха, но и длительного проживания. Потому девочка, не раз уже бывавшая в лесном домике, ещё, когда была совсем маленькой, знавшая каждый уголок на первом и втором этаже, где она даже играла в куклы, пока взрослые охотились, твёрдой походкой направилась к мягкому дивану, накрытому шкурой кабана, ворс которого напоминал длинные, но мягкие иглы дикобраза.

Почти упав лицом в гущу кабаньего меха, Рита, не обращая на продолжавшихся разоряться громким непрерывным гавканьем собак, моментально заснула, утомившись от долгой поездки под звук стучащего дождя.

Она продолжала крепко, по-детски зажмурив глаза и глубоко вздыхая, спать, не слышала тихих разговоров, периодически переходящих в крик, доносившихся снизу, потом какие-то стуки, не слышала скрипа ступенек под ногами, обутых в массивные охотничьи сапоги, поднимающегося наверх брата. Она только ощутила его тяжёлое пьяное дыхание на своей щеке и тяжесть его ставшего грузным от выпитого тела на себе. Успела лишь услышать чужой незнакомый доселе голос, приглушённо приказавший молчать, и почувствовала жгучую боль между ног, от горячей растекающейся липкой крови, полившейся из её собственного тела, в тот момент, когда ощутила родную вонзившуюся плоть своего брата в себе. Девочка не сказала ни слова, как и повелел старший на восемь лет Павел. Она даже не сделала попытки вырваться из его цепких объятий…

А за маленьким окошком почти под потолком, продолжала бушевать стихия, в тот момент раскачивающиеся сосны и ели, не убаюкивали, а напоминали Павлу глаза младшей двухлетней сестрёнки, маячащие сейчас перед ним, карим цветом доверчиво смотрящие на него, когда его руки блудливо скользили у неё под хлопковыми трусиками в синий горошек. Тогда Павел тоже просил её молчать, ничего никому не говорить. И маленькая Риточка рассказала только своей кукле Маше о своих детских сомнениях. И больше никому.

А в тот момент, когда она ощутила твёрдый возбудившийся орган брата в себе, услышала опять его приказную просьбу молчать, поняла, что уже никогда не сможет сказать ни слова. И потому продолжила молча раскачиваться в такт тем соснам за окном, которые больше не пели ей колыбельные, как в детстве, когда она, забираясь с ногами на этот же диван, раскрывала книжки с картинками и представляла себя сказочной принцессой, спящей на огромной мягкой перине, или бедной девушкой, засыпающей на привычной шкуре кабана, и просыпающейся на утро во дворце, а не в охотничьем домике.

На лице её застыла вечная маска обманутой злым волшебником, маска даже не трагедийного мима, а больше походившая на снятый предсмертный слепок.

И старший брат, спустя пять лет, смотрел в те карие глаза, которые были выбиты на гранитной плите каменного надгробья, но они больше не доверяли ему. Они так же молчаливо, как в ту ночь, в глубоком непонимании, переходящем в осуждение, взирали на кладбищенский мир, в молчащем окружении которого проводила теперь свои годы безвременно ушедшая из жизни сестра.

***

Несмотря на то, что в жизни Павла всё состоялась, как и должно было быть по планам отца, ведь никто так и не смог узнать не только о произошедшем в сторожке, но и о том, что Павел домогался Риты ещё, когда та бегала в коротеньком платьице и в завязанном платочке на голове с заплетёнными их матерью косичками, он ведь был старше, и она во всём слушалась его, и как обещала ему не разглашать эту тайну, так и сделала, унеся её с собой в могилу, не выдержав душевной травмы, оставившей печать не только на её устах, память взрослого мужчины в эту экстренную для него минуту, напомнила о совершённом им гнусном злодеянии, когда-то.

***

Уже не чувствуя ног, не имея возможности шевелить не только пальцами в обутых меховых охотничьих унтах, но и губами, цвет которых становился таким же белым, как и глубокий сугроб, в который всё больше погружался Павел под тяжестью своего тела. Алкоголь больше не согревал, не давал иллюзии понимания, что всё в жизни состоялось. Трезвость взгляда на произошедшее мешала тихо закончить своё существование здесь. Ему не хотелось, несмотря ни на что, покидать этот мир. Но надежда на милость Всевышнего, в которого он никогда не верил, как и не верил в совершённое собой, всё больше тлела, становясь совсем невидимой, оставляя такой же след, как и его угасающее сознание, превращая сугроб, в котором он всё ещё лежал, в некое подобие могилы, в которой уже давно находилась его сестра. Она тоже не хотела не только умирать, она хотела стать принцессой из сказки, а он убил не только её мечту, но и её саму, заставив подчиниться своей воли…