Александра Шалашова - Выключить моё видео

Софии ещё нет, но включаю камеру и микрофон.

Снова голоса.

А вон и Верочка добавилась.

Ты что, с выключенным сидела? Подслушивала, да?

Смотрю на себя в экране.

У меня хороший компьютер, папа полгода назад купил – только мне. Поэтому на рабочем столе стоит заставка из «Блича», и никто не скажет – мультяшек, мол, убери.

А это бабы или мужики вообще?

Никто не спросит.

Раньше, когда тётя с дядей приходили, вечно спрашивали, будто специально забывая то, что я рассказывала в прошлый раз. И бабушка спрашивала. И родителям говорила – почему у взрослой девушки одни мультики в голове, лучше бы алгебра, с тройки на двойку, как так можно, вы что, вообще её учёбой не интересуетесь, Верка так школы у вас не кончит. Но Тамара Алексеевна такая нудная, половину урока на головную боль жалуется, как её довели и достали. Потом урок медленно-медленно разгорался, скучно, тоскливо. Иногда она принималась вспоминать прошлые школы, прошлых детей, которые, наверное, уже успели состариться и умереть.

Но ведь бабушке не объяснишь.

Тогда папа купил мне ноутбук, а на своём стационарном поставил зелёный фон. И дядя с тётей видели зелёный фон и радовались, и бабушка с дедушкой видели, больше не спрашивали. А мой ноутбук не видели совсем, потому что из комнаты не выносила.

А я какая на экране, с каким лицом выйду? Лучше бы у меня было малокровие.

А Петя Агафонов ради прикола медицинскую маску по самые брови натянул, кривляется, но мама Яны ему микрофон выключила. А можно бы и видео. Сколько раз говорили – что нет ничего смешного, что нечего ржать. А Петя всё равно. Но он бы в классе того мальчика из «Уроков французского» считался бы дурачком. Хотя по предметам вроде нормально, а всё равно дурачок. Я помню его лицо. Снимет маску, окажется, что у него реденькие рыжие усы и пушок на щеках, который года полтора назад вдруг стал появляться у всех мальчишек.

Софии нет.

Может быть, все-таки стоило накрасить глаза?

Лицо у меня широковатое, нос большой, разлапистый. Если бы можно было что-то придумать – а что придумаешь, живи, смотри в камеру. На папином компьютере она изображение тёмное, зернистое давала, впору вовсе не смотреть, какой страшной казалась. А здесь – ничего. Я сажусь немного подальше, перекидываю волосы вперёд. Успела вымыть голову, так что волосы светлые и пушистые. Кажется, что на волосы смотрят немного больше, чем на лицо.

И хорошо. Не хочу, чтобы смотрели.

Есть пять минут кофе налить?

В квадратах «Zoom» у некоторых пустые окошки.

Я останавливаю видео, иду на кухню за кофе. Пусть на фотографию теперь глядят – ведь не появится же София вот прямо сию секунду. Вообще-то она не сильно опаздывает, просто мать Яны пишет всем за пятнадцать минут до урока – мол, шевелитесь, подключайтесь. Кто-то и впрямь подключается, я, например.

Теперь приходится ждать Софию и думать про сочинение, которое не сдала. Наверное, можно будет ещё сегодня прислать – прямо во время урока. Ой, извините, скажу, только сейчас вспомнила, что не отправила.

Она скажет – ничего страшного, главное, чтобы вышло очаровательно . То самое слово. Она в меня верит. Но очаровательно не получается никогда.

На кухне папа.

– Не началось ещё?

– Нет. Учительницы нет.

– А куда она делась?

– Не знаю. Просто нет пока.

– Но ей хотя бы написали?

Подумала – правда, ведь наверняка никто. И я не буду.

– Да ещё только пять минут прошло. Или меньше. Бывает, что опаздывают.

– Всё равно странно. Идти не надо до школы, собираться… Встал, умылся наскоро – и включай себе. Что опаздывать-то. Странная учительница. Я стараюсь на лекции всегда вовремя, а то и раньше.

Может быть, тебя ждать не будут, чуть не сказала я. Не сказала. Потому что его, конечно, подождали бы, может, ещё и дольше. Потому что – студенты, разумные, взрослые. Он работает в пединституте двадцать лет. То есть это он так до сих пор говорит – пединститут, а вообще-то название другое. Я, наверное, тоже поступлю – и тогда узнаю настоящее название.

Папу любят.

Но будь я его студенткой, то посидела бы пять минут и отключилась.

Хотя я тоже люблю его, и всё такое. Он никогда не пил, не кричал на маму, а меня шлёпнул – только один раз. Он думает, что я не помню.

Но нет.

Это он не помнит и хочет, чтобы я забыла.

Я тогда неплотно закрыла дверцу холодильника, и из морозилки натекло в тарелку, где лежала копчёная колбаса. Папа захотел сделать бутерброд, достал тарелку – а там вода, густая такая, черноватая. Не орал, ничего такого, а так, шлёпнул в сердцах. Мне лет семь было, и болело потом, саднило, хотя шлёпнул несильно и сам стыдился, заговаривал первым, а на следующий день шоколадку принёс. Шоколадку невкусную, горькую, съела две дольки, а четыре родителям оставила. Простила – вернее, сделала вид, что не обижалась.