Александра Шалашова - Выключить моё видео

– Так ты не сказала – вы что, расстались c Севой?

– Как расстались… Мы и не встречались, а просто… – слышу шум, будто она в ванную вошла и воду включила.

– Эй, ты чего, в душе? А подключаться? Янина мама опять начнёт, что мы нихрена не делаем, что школа всё устроила, а мы забили… Что в следующем году ничего…

– Хватит. Ты что, училка? – Обрывает грубовато; но не обидно: просто она такая. Многие даже не общаются с ней поэтому – вроде как из деревни приехала, говорит странно. Но мне ничего. – Мы не расстались, но я к нему не поехала. Да и денег на такси нет.

– А Сева что?

– А Сева сказал, что любовь ничего не боится. Где только откопал, что за фигня такая? Чего любви бояться? Это нам надо. И отчима, папани хренова – прикинь, он вообще в школу мог прийти, папой назваться, а сам на задницу мою смотрит вечерами, сечёшь? – и вообще. Хотя бы год скорее закончился, достало всё. Этот микрофон включить не может, этот на дачу смылся, там у него роутер, видите ли, плохо работает. Хрен у него плохо работает. Да и голова не очень.

Алёнка идёт в душ, а мне некуда.

Мама, наверное, ещё не встала. Вчера ворочалась от бессонница, от телевизора, который они перестали выключать днём, потому что каждую минуту могут сказать что-то важное.

Но и утром могут сказать, но мама не услышит, потому что спит. И мы ходим на цыпочках мимо большой комнаты.

«Большая» – потому что родительская, а моя – «маленькая», хотя на самом деле не сильно меньше. Есть письменный стол, полки, старенькая бабушкина циновка с китайским драконом на стене. Они хотели выкинуть, не дала. Пусть живёт, дышит. У дракона язык был оранжевый, но выцвел в белёсо-желтоватый, потому что солнце падает на него от окна. Надо бы перевесить, наверное, но привыкла к нему именно здесь.

После всех уроков можно будет выйти на балкон смотреть, как разрослась за день крона большой берёзы. Кажется, что с каждым часом становится гуще, зеленее, ярче.

Чудный май, желанный май.

В песне поётся.

Не помню дальше.

Старая песня, а пристала – в шестом классе на музыке учили. Эту, а ещё военные – чтобы каждый год на День Победы петь. И пели, выходили под пыльный плюш занавеса актового зала, на отремонтированную сцену, под взгляды тех, кто не пел. Голосистых отобрали, остальных оставили глазеть, трепаться, пальцем у виска крутить.

В девятом стали, конечно, внимательнее слушать, перестали передразнивать и приниматься петь издевательски на любых переменах, поняли.

Вот только мы стали петь хуже, и никогда наш школьный ансамбль не брал призовых мест на городских конкурсах.

А в десятом и я потеряла интерес.

Велели петь, отчётливо выговаривая «о» – «арОматом», хотя звучит по-идиотски. Ясно, почему смеялись, не выговаривали. Слава богу, что в этом году петь не заставят – никто не празднует, даже не говорят. А школа закрыта, и на бордовый тяжёлый занавес легла пыль.

Да, Алёнка поёт вроде как, я однажды слышала. Тогда ребята стали её всё в караоке звать, прикалываться – а Макшанская, когда пришла в класс только, нихрена не понимала, что они смеются, смущалась, отказывалась, потом грубила. А им что, только веселее было.

Наверное, русич начался, нужно сходить за кофе.

– Неужели не начали до сих пор, что ты там делаешь тогда? – спрашивает папа. Он тихонечко курит в форточку, привстав на цыпочки, чтобы точно дотягиваться сигаретой: мама раскричится, если увидит, но спит, поэтому можно. А я не чувствую, мне всё равно, пусть хоть в комнате курит. Один раз сидели с ребятами, и все дымили, не проветривали, наутро голова была тяжёлой и мутной, похмельной. Ничего не чувствовала, не замечала, не отличала яблочного «Kiss» от ментолового «Vogue», синего «Winston» от «LD». А они старались, покупали, на что хватало. У меня хватало на любые, потому что курила редко, избирательно, по настроению и компании.

Но не отличала.

Папины тоже не чувствую.

– Начали, а как же. Вроде как перемена.

– И ты за кофе сразу? – смеётся, не осуждает. Тут мы сообщники.

– Да, после разговоров с Алёной только он и спасает.

– Это с Алёной Макшанской, глазастенькой такой? А что не так?

Алёнка нравится папе как-то даже по-родственному.

– Ей трудно.

Верю, что и вправду. Не хочу ничего папе пересказывать – ни про отчима её, ни про Всеволода. Но только думаю, что если бы меня парень попросил приехать – нашла бы как-то денег на такси.