Валентина Хайруддинова - Когда я исчезну

Солнце светит, надоевшего гула моря почти не слышно. Картофель готов. Я достаю черные кругляшки, счищаю кожуру и ем горячую перламутрово-белую рассыпчатую мякоть.

Воспоминания не хотят отступать, а может, я не хочу отпускать их. Давно нет рядом доброй тетушки, нет Старика. Откуда пришли, куда пропали? Один из главных вопросов, на который у меня нет ответа.

Не хочу, не могу вспоминать страшный день, когда, проснувшись, я не нашел Веснушки ни на кухне, ни в огороде. Но я уж повзрослел и, главное, теперь моя жизнь в обители имела опору: я знал правила, научился терпеть и трудиться, а терпение и труд – верные помощники в любом деле.

Как-то в обители появился Орех, пожилой угрюмый человек. Голова его, совершенно лишенная волос, бугристая, обтянутая сильно загоревшей кожей дала ему имя. Мрачный, молчаливый пессимист, первое время он не общался ни с кем, потом пришел в себя и принялся рассуждать. Со временем он вывел свою теорию, условно названную им теорией «сотворенного зла», суть которой состояла в следующем: там, где ты существовал ранее, ты совершил что-то ужасное, за это наказан обителью. Я все отыскивал в этой теории «нечто», стараясь разглядеть частичку общей картины, которую хотел создать. Вообще, обитель, по-моему, способствует склонности к философствованию. Я стараюсь бороться с этим, ведь пользы от философствований мало. Беседуя с Орехом, против своей воли оказываясь вовлеченным в споры, я пытался тоже объяснить сущность происходящего.

Возразить ему я мог легко:

– А животные, а дети? Что такого ужасного могли они совершить?

Орех задумчиво отвечал:

– Это – слабое звено моей теории. Но согласись – за что еще живые существа могут быть обречены на одиночество, холод, вечный туман, дождь, морской гул и самое главное, самое страшное – неизвестность. Никогда не знаешь, кого не увидишь утром.

За что? Неужели и правда за какие-то страшные преступления? Но доказать свою правоту не смог и Орех: исчез. Просто как-то дождливым утром не спустился к завтраку.

С тех пор, как я посчитал себя достаточно взрослым, чтобы взять на себя самую большую часть работы, я приобрел возможность влиять на течение жизни в обители. Я соблюдал и хранил законы, заставил их действовать, работая и получая результаты труда.

Когда я смог это сделать, доказывать правоту своих принципов на словах стало излишне, ведь самое убедительное доказательство – личный пример.

Солнце по-прежнему сияет, гул моря не раздражает. Я смотрю на небо и не перестаю удивляться, какое оно сегодня синее. Перевожу взгляд вдаль и вижу две белые точки – это козы, пасущиеся на опушке леса. Они на пикники не ходят: на морском галечном берегу для них нет ничего интересного. В лесу же полно еды, которую козы приносят в обитель: любимые яблочки Твердолоба, ягоды шиповника, дикую ежевику.

Вот козы бегом направились к оврагу, скрылись в нем, а потом очень быстро показались вновь. Энергии у них – позавидуешь. Опять овраг – козы исчезли, минута —появились, наперегонки побежали к дому. Раз так резво бегут, значит, налегке. А я-то надеялся завтра соблазнить Твердолоба принесенным ими угощением!

Я перевернулся на спину, закрыл глаза, предоставив солнцу слепить меня сквозь сомкнутые веки, сколько ему угодно.

Козы отвлекли меня от высоких материй, чему я обрадовался. Достаточно посещений башни, где раздумья наваливались на меня все скопом, не чувствуя отпора. Теперь же целесообразнее, как говорит Бормот, просто отдохнуть, не мучая себя, набраться сил.

– Лежишь?!

Твердолоб имел еще одно «достоинство» – отсутствовать, когда нужен и появляться, когда в нем не нуждались.

– Дремлешь?!

Я предпочел не реагировать, и моя наглость вызвала целый поток нелестных слов.

– Прохлаждаешься?! Отдыхаешь?! Отлыниваешь?!

Я все еще лежал неподвижно, не открывая глаз. Но Твердолоб не собирался отступать и оставить меня в покое. Поскольку ответа Твердолоб не услышал, он решил, что я сплю.

Морда коня склонилась надо мной, запахло душистыми яблоками: конь, видимо, пообедал.

– Ну и спи, лентяй! – еще громче сказал Твердолоб.

«Лентяй» – это слишком. Даже для Твердолоба, на слова которого я не обращал внимания. Не выдержав такой несправедливости, я открыл глаза и вздрогнул. Передо мной, так близко, что я бы отшатнулся, да земля не позволила – огромные фиолетовые глаза и белые зубы. Я собрался ответить по поводу «лентяя», но Твердолоб уже отодвинулся, стал виден весь. Его фигура от ушей до хвоста излучала торжество, некую загадку.