Марина Галимджанова: Валентин и Валентина

«К сожалению, все больше и больше я прихожу к мысли, что моя жизнь заключена в какую–то вереницу глупых, никчемных, пустых, никому ненужных событий. Мне хочется орать от этих ужасных мыслей, я хочу вцепиться себе в шею ногтями оттого, что все время наталкиваюсь на холодную стену из безразличия, высокомерия, оскорблений… с последним я, пожалуй, переборщила – оскорблений нет, но все же…черт, я не знаю, как правильно подобрать выражения моя рука дрожит. Ай, какие глупости я пишу! Все не так!

Они все правы – мама, сестра, редактор, критики и друзья – я бездарь, не умею связать и двух слов на бумаге. Я умею только все портить. За что не возьмусь, все падает, разбивается, рушиться. К примеру, я сегодня быстро спускалась по лестнице и разбила мамину любимую вазу, за столом нечаянно пролила на юбку Софии кофе, и сделала самый глупый поступок – я отправила рукопись в литературный кружок, прямо накануне дня рождения мамы. Ну, не дура ли я? Конечно, дура…теперь день ангела испорчен. Все гости в сборе, а я сижу на заднем дворике в конюшне и плачу. Закатываю тихую истерику на бумаге.

Истерика у меня оттого, что под моим дневником лежит письменный ответ. Мне сказали прямо – никуда не гожусь. О, глупая, наивная девочка – ты испортила сто листов бумаги, в конец замучила клавиатуру, что клавиши «эль» и «эм» теперь западают. Приходиться выковыривать их ногтями. На что ты надеялась? Что тебя погладят по головке и скажут: «как хорошо», «как замечательно», «пиши дальше». Нет, они просто промолчали. А моя семья спряталась за маской по имени безразличие. Зато друзья говорили, как хорошо: «Давай пиши, еще и еще». И хоть бы один из них сказал: «Одумайся, что ты творишь?» Однако на то, и друзья, чтобы все у меня все было хорошо. Наверно, их создали в противовес критикам и авторам, которые сказали мне о том, «что» я на самом деле. Ровным счетом ничего – бублик, а может дырка от него.

Ох, кажется, выписалась. Стало немного легче. Эмоций чуточку убавилось и слез больше нет. Сейчас посижу немного в конюшне и пойду к гостям. Сегодня же самый прекрасный день – сегодня родилась моя мама. К имениннице приехали родственники из Азии, Штатов, Польши. К Софии тоже приехали гости. Молодые люди в основном, однокурсники, еще ее подружки,…какие они ухоженные, красивые, милые, женственные мне до них далеко. У них есть поклонники, а мне почти двадцать, но парня у меня не было. Мне никто не дарил цветы, не писал валентинок, не приглашал на танец. Я симпатичная, миленькая как говорит мама, но София считает, что быть просто хорошенькой мало.

Мало, а интересно, что много? Что именно понимать под словом «прекрасная дева», как писал Толстой в своих очерках? Ох, опять пишу в дневнике чушь. И еще эта шумная компания из дома рядом с нашим. Орут, хохочут, сбивают с мыслей даже поплакать по–людски нельзя…»

Девушка захлопнула зеленую тетрадь в толстой обложке и выключила фонарик. Пришлось закончить писать на полуслове или бы опять она заплакала, неестественный свет уже резал глаза. Выждав некоторое время, пока глаза привыкнут к темноте, девушка поправила шелковое платье, спрятала дневник в сумке для конной прогулки, умылась в дождевой воде в ведре рядом. Оставшись довольна собой, она хотела выйти из конюшни, как ее привлек звук скрипящих досок.

Девушка остановилась. Никого в сарае не было, но ей казалось, что кто–то дышит за ее спиной. Она почувствовала запах мужского одеколона в воздухе. Девушка замерла. Прислушалась. Звуки вроде прекратились, наконец, она обернулась – за спиной никого не было. Тихо посмеиваясь над своей трусостью, она пошла к выходу, но до выхода не дошла. Широкая ладонь зажала ей рот, а вторая рука ухватила за затылок и толкнула к деревянной колонне. Лица человека девушка не увидела, оно было в тени, а вот она была на свету – лучики луны осветили левую щеку девушки.

Мужчина в миг оказался возле нее и прижал к дереву. В нос ударил запах спиртного, одеколона и еще одного странного запаха определение, которому она не смогла дать.

Девушка не растерялась, укусила его за ладонь и оттолкнула от себя. Все ее мысли были направлены, только к одному слову, определению, плану – «бежать»! Бежать, как можно дальше от конюшни, но не в дом, а выбежать через дворик в калитку, пробежать несколько улиц и оказаться в открытом поле. В этот миг поле казалось ей спасением. Забежав в заросли пшеницы, она почувствовала себя в безопасности, что тот страшный человек прекратил преследование.