Евгения Монастырская - Я лесбиянка - история жизни и любви. Том первый

Намыливаю мочалку, тру ее спину, брызги летят на рубашку.

– Посильнее, – говорит она.

Я вижу ее маленькую мелькающую грудь, покрытую пеной. Хочу обнять ее со спины, скользнуть ладонями по груди и безымянными пальцами нащупать розовый торчащий сосок. Хочу губами к соску прильнуть, и глазами и щекой потереться.

Второй раз намыливаю ей спину. Она пофыркивает, я наблюдаю, как ходят под кожей позвонки. Языком провести бы по ним, но запрещаю себе.

Сегодня народился иной мир, колючий, неприветливый, нет в нем места для меня. От любви нашей остался лишь запах в комнате, который учуял лесной тролль. Незнакомо здесь все и странно, не узнаю свою ванну, не узнаю квартиру, реальность свою не узнаю. Чужое, чужое, опасное. Бежать, спрятаться, забыть. Пульсирует в голове.

– Дай полотенце пожалуйста, – переливчатый ее голос.

Отдаю ей мочалку, плетусь в комнату. Из верхней полки выуживаю темно-зеленое полотенце. Это цвет травы середины лета, когда вошла она в силу, налилась соком.

Она выходит из ванной, энергично вытирая волосы полотенцем, наклоняет голову в разные стороны. Тролль развалился на диване. Чая больше никто не хочет. Тролль обнимает ее. Огромные лапищи ползают по ее спине. Иду на кухню. Путь до кухни долог и сложен, ноги будто вязнут в паркетинах. Хватаюсь за сигарету, сладкая затяжка, сизые клубы дыма. Хочу раствориться вместе с дымом, исчезнуть.

Сажусь на прохладный линолеум, рассматриваю его истертый рисунок: скучные желтоватые ромбы. В комнате завозились, старый диван заворчал под весом тел. Прикуриваю от первой вторую. Услышала стон, еще один.

Диван вздыхает, дрожит. Слышу, как тролль совершает фрикции. Быстрый темп – медленный, быстрый – медленный.

Прикуриваю от второй третью. Каждый ее стон отзывается внизу живота острым приливом. Согнулась пополам. Ненавижу ее, безумно хочу ее. Задыхаюсь от желания и сигаретного дыма.

– Вот так, еще раз пожалуйста, – слышу ее сдавленный голос.

Он активно трахает ее. Она опять стонет. Он проник туда, куда мы не решились дойти.

Мне восемнадцать. Я сижу на полу кухни и слушаю, как парень в моей комнате трахает мою любимую. Прикуриваю от третьей четвертую.

Рядом поставила кружку водопроводной воды. Сушняк во рту, язык стал чужим, неповоротливым, прилип к небу. Прихлебываю мелкими глотками хлористую, курю. Курю и прихлебываю. На улице орут майские птицы. Они зовут друг друга, они трахаются, пернатые, крыльями прихлопывая.

На диване затихают ненадолго, опять возятся. Наверное, он целует ее между ног. Я никогда не была там, я так хочу туда, языком тронуть клитор и губами его обхватить. Я не была там, но я знаю, как это должно быть. Влажно, сладко, горячо. Это у меня в крови, это знание глубокое, неистребимое.

За окном светает. Окурки выпрыгивают из пепельницы. Моя глотка сама как пепельница, как наждачная бумага. Сдираю обертку с новой пачки. Слышу мужские низкие стоны. Она вскрикивает.

Очень медленно встаю, руки-ноги затекли, колют иголочки. Подхожу к приоткрытому окну. Город просыпается. Запоздалая звезда, зависшая над крышей соседнего дома, медленно тает. Втер осторожно трогает листву яблони и срывает пару розоватых лепестков. Медленно кружась, они опускаются на еще не просохшую после дождя землю. Ветер трогает мое лицо. Запах влажной земли, повизгивание сонных машин, активная ебля в моей квартире.

Прохожу в ванную и ставлю тазик под кран. Задумчиво наблюдаю, как холодная вода наполняет емкость. Рыжий пластмассовый тазик, я улыбаюсь ему. Вода в нем кажется веселой, оранжевой. Беру тазик, иду осторожно, чтобы не расплескать воду.

В комнату вполз робкий утренний свет, тьма еще клубиться в углах, нехотя отступая. На диване под одеялом возятся тела, шипят и причмокивают. Тела не видят меня. Почти вплотную подхожу к дивану, вытягиваю руки, выливаю таз воды на шевелящуюся массу. Кто-то взвыл, завизжал, темное косматое дернулось в сторону. Я отступила в кухню, опять села на пол. В пачке осталась одинокая сигарета, глажу ее тонкую бумагу, нюхаю, прежде чем раскурить. Топот по паркету, шум унитаза, невнятный диалог. Хлопнула входная дверь.

Подхожу к дивану, долго изучаю мокрое месиво из простыни и одеяла. Пахнет чем-то непривычным, должно быть, спермой. Покачиваюсь. Будто к могиле подошла и нужно бросить ком земли, туда, вниз, в сырое, темное. И зарыть.

Дни проползали, не замечала их. Спала в одежде, тараканы уже открыто разгуливали на кухне, общупывая рыжими усами остатки присохшей к тарелкам еды. Унитаз сломался, и для слива я использовала маленькое ведерко. Почему я такая? Лежала на диване, вопрос обращая к потолку. И ясно было – никого не полюблю больше. Не будет ни девушек, ни мужчин, которых могла бы. Потолок нависал. Вставала и брела в ванную. Садилась на чугунный край, пускала теплую воду, наблюдая, как струя разбивается, разлетаясь на мелкие брызги. Шел пар, становилось тепло. Распаковывала бритвенное лезвие «Нева», освобождая его из шуршащей обертки. Что еще? Наполнить ванную. Лечь без одежды. Кровь медленно окрасит воду. Должно быть, это красиво. Да, безусловно, это красиво. Но не написано прощального письма ей. Сил писать нет. А должно оно быть длинным, очень длинным, возможно на целую толстую тетрадь. Отсутствие письма отдаляло и отдаляло мой уход. Я выключала воду, осторожно клала на стеклянную полочку бритву, возвращалась к дивану. И снова на спину, руки закинув за голову. Потолок нависал.