Елена Хейфец - Агата

– А мы у нее сейчас спросим!

– Агатенька, изволь подойти к нам! – позвала мать дочь, помогавшую после ужина Нюре с посудой. – Его сиятельство граф Александр Николаевич любезно приглашает тебя на ярмарку. Интересно ли тебе это?

– А как же? Очень интересно, маменька! Я ведь никогда там не была!

– Ладно, только веди себя разумно, от Александра Николаевича не отставай. Там очень легко потеряться… Очень прошу вас, ваше сиятельство, не оставляйте ее ни на минуту!

– Можете в этом не сомневаться! – совершенно искренне ответил Анне граф.

После этого все разошлись по своим комнатам.

Агата впервые садилась в карету. Лакей, еще издали увидев графа со спутницей, подошел к ним и подставил девушке согнутую в локте руку, чтобы она могла на нее опереться. Агату это крайне смутило. Девушку поразила карета: она была восхитительна. Ее нельзя было даже сравнить с обычными колясками, на которых Агате доводилось ездить. Внутри она была обита красным бархатом, а мягкие удобные сиденья были расшиты золотыми диковинными птицами. Застекленные окна, занавешенные красными шелковыми шторками… Шесть мягчайших подушек и накидка из медвежьей шкуры, которые должны были сделать поездку еще более комфортной… В карете было чрезвычайно уютно.

Агата очень волновалась. Его сиятельство что-то сказал кучеру и сел рядом с ней, положив на ноги девушке меховую накидку. Карета тронулась с места. С этой минуты граф перешел на «ты».

– Тебе удобно, Агата?

– Да, ваше сиятельство, не извольте беспокоиться. Все хорошо.

Прежде чем отправиться на ярмарку, граф велел кучеру покатать их по Москве. Агата с удовольствием смотрела в окно кареты на пролетающий мимо город, на широкие московские мостовые, красивые дома, большие церкви, торопящихся по своим делам людей. Было чудесное воскресное утро. Заснеженные улицы сверкали, отражая солнце. Казалось, что в мире существует только счастье. Молодые люди все время улыбались друг другу. Вот он, этот красавец, совсем рядом: она чувствует его запах и дыхание. Они сидят близко-близко, укрытые одной меховой накидкой. Александр Николаевич берет ладонь девушки в свою, и она не отнимает руки. Это – молчаливое согласие на некую общую для них тайну – заставляло ее сердце вновь и вновь менять свой ритм. То же самое чувствовал граф. Он смотрел в широко распахнутые глаза, и ему хотелось, чтобы это мгновенье длилось бесконечно. Но мгновенье не может длиться больше, чем ему предназначено. Граф не узнавал себя…

– Ты Москву-то знаешь, Агатенька? – спросил он, хотя разговаривать ему не хотелось. Хотелось просто быть рядом с ней и молчать.

– Совсем немного. Мы с маменькой были на Красной площади, в парке, а так она нас одних никуда не пускает, а сама все время занята. Не на кого дом оставить. Ведь мало ли что?

– Ну вот, теперь ярмарку увидишь. Там весело, ярко, все по-особенному. Я никогда ярмарки не пропускаю. Столько впечатлений! Я уверен, что тебе понравится! Особенно я люблю Нижегородскую, она самая большая. Откуда только ни едут люди – из Холмогор в Новгород и Вологду везут скот, лен, хмель, мед, овчину, пеньку, холсты. А из Вологды и Ярославля – сало, хлеб, кожу, воск… Это праздник торговли и плодородия.

Граф стал поглаживать ладонь девушки. Душа ее то замирала, то парила в облаках, и Агате совсем не хотелось ни прогулки, ни ярмарки, а только ехать так долго-долго, и чтобы он всегда был рядом, со своей ослепительной улыбкой, тихим бархатным голосом, и гладил ее руку.

Ах, до чего же он красив! Агате казалось, будто все происходящее – дивный сон или чудом ожившие страницы знакомого прекрасного романа и будто все это ее напрямую совсем не касается. Она сидела и мечтала о том, чтобы так было всегда.

Прокатившись по Москве, они отправились на ярмарку. Агата довольно смутно представляла себе ее, и увиденное поразило девушку. Это удивительное зрелище полностью подчиняло себе, брало каждого под руки и с помощью своей жизнеутверждающей силы увлекало в общий человеческий поток – за покупками, событиями, впечатлениями, запахами и звуками…

Ярмарка гудела, галдела, трещала, шумела и зазывала. Блеяли козы, мычали коровы, кричали петухи, гоготали гуси, лаяли собаки. Вот мужик, торговавший свиньями, зазевался, и огромный хряк отвязался и пошел гулять по ярмарочной улице. А поскольку он был очень большой, то притащить его назад, к тому месту, откуда он убежал, не представлялось возможным. Собралось много зевак; все шутили, подначивали хозяина, хохотали, кто-то пытался помочь оплошавшему мужику и толкал животное в нужную сторону, кто-то преграждал ему дорогу.