Владимир Липилин - Способ изучения узоров снежинок на дворовых котах. Короткие рассказы

Я спросил дорогу к заброшенной деревне, куда, если получится, планировал заехать. Мужик дорогу не знал. Посоветовал добраться до конца селенья, и спросить там у Кутеповых.

В деревне пахло свежестью, как будто после дождя. Это из-за вечера и множества разных деревьев. На велосипедные мои покрышки то и дело налипали и, крутанувшись, отлетали мохнатые сережки-гусеницы то ли осин, то ли тополя.

На крыльце, сделанным домиком, сидели три дяди.

Приблизившись, я увидел, что у каждого из них по фингалу. И не просто по фингалу, а по фингалу аккуратно под каждым глазом. Словно нарисованные.

– Здрасьти, – сказал я.

Пёс отвел глаза в сторону и зарычал.

– Ничё се, – сказал один из типов. – Американский? – он смотрел на мой велик.

– Ну, – так небрежно решил построить я разговор, чтоб не показаться сразу добрым.

– Ход легкий, наверно? – не унимался тот.

– Да уж не тяжелый, – дерзил я. – Особенно с горы. В БЕкетовку как проехать?

– А чёрт знает, – сразу свалил с себя ответственность мужик.

– Куда? – спросил вышедший на крыльцо дядя. Синяк у него был только под одним глазом, я сразу подумал, что он главный: сумел же увернуться и не получить под второй.

Повторил.

– А-а, в БекЕтовку, – просто он поменял ударение и для него всё изменилось. – Километров семь отсюда. Щас выезжаешь и…

– А я надеялся, ты в Кочетовку, сказал тот, который дорогу не знал, к Евгеше. Он мне косарь должен.

Я вытащил из рюкзака остатки воды, попросил разрешения наполнить баллон в колодце. Попросить воды на просторах родины- это такой всегда располагающий ход. Правда, только в деревне.

Я попил. Фотографироваться роскошные мужчины наотрез отказались.

Зато поведали, что они четыре брата. Живут в райцентрах. И каждый год на майские приезжают или пешком приходят сюда, в родительский дом. Выпивают, конечно. А потом рожи друг дружке квасят. Не из-за чего. Просто из-за мерзости жизни. А после опять, обнимутся, картошку сажают.

Заскрипел коростель. Мимо меня прошла кошка, в зубах у нее, как кляп, торчала мышь. Подойдя к одному из мужиков, она положила мышь под ему ноги, та не двигалась, кошка поддела её лапой и подбросила, мышь шлепнулась, дохлая.

– Хрен теперь заведёшь, – на полном серьёзе сказал дядя кошке.

Я поехал дальше. Нырял в лощины, где пахло болотной травой и сыростью, поднимался на вершины холмов. И на одном из них остановился. Сел на поваленную ветлу. В голове лениво, не доходя до словесных конструкций, копошились мысли. Над головой висел Ковш.

И комаров ещё совсем не было.

Мой поезд через сорок минут. У деревянного бока станции цветёт сирень. И козы, встав на задние ноги, мягко срывают цветы одними губами. Наглые такие. Оглядываются и снова рвут. Прищуривая глаза, с удовлетворением уплетают.

– Так уж и не делают, – говорит мне начальник станции. – Не по-русски это, – продолжает чистокровный мордвин.

Май. Выходной. Земля обновки меряет. Я выспросил у начальника всё, зачем приехал.

А он рассказал.

И про генерала, зятя жены Пушкина, и про спиртзавод, и про табуны лошадей, усадьбу и чудачества. Про то, как вообще-то «железки» тут быть не должно. По плану пролегать бы ей в пятидесяти километрах. Но генерал имел связи, подсуетился, надавил. И рельсы пришли прямо к дому.

Начальник станции рассказал, я пожал ему ладонь и собрался уезжать.

– Так уж и не делают, – повторил он.

И как-то невежливо было обижать человека.

– Тут у нас кафешка открылась, – предсказуемо оживился начальник станции. – Ну, как кафешка, шашлычная. Там бильярд.

Действительно. Где я мог ещё в бильярд поиграть?

Чтоб далеко не бегать, бутылку ноль семь, прямо как помещики, поставили на маленький столик с длинной ногой. Столик оказался потом пюпитром. Запрокинувшим голову. То ли от удовольствия, то ль от от алкогольных паров стал таким пьяным, когда раз голову в небо – а там звезды, и отчетливо понимаешь – крутится, крутится, блин, Земля.

Играли мы самозабвенно и вдохновенно. Хозяин кафе расчувствовался: учредил и немедленно выдал нам приз в виде ещё одного стеклянного пузыря.

Потом были какие-то телефонные разговоры, где мелькали слова «баня», «журналист», «наш человек», и далее по-мордовски, неразборчиво.

Бревенчатая баня стояла на холме. И если за неё выйти – открывалась красивая панорама с изгибами рельсов, маневровыми тепловозами, паутинами-проводами надо всем этим. Соответствующими звуками вагонных сцепок и гудков.