Владимир Липилин - Способ изучения узоров снежинок на дворовых котах. Короткие рассказы

А вечером жгли в саду костёр. Дым пьяненький, нагловатенький – «ну, ладно, чё ты» – вился вокруг извилистых станов, зазывал фруктовые деревья на вальсы. Вышибал у старых вишен слезу. И ни одна груша ему не отказывала.

Мелкая поджигала кончик прута, и махала им, высекала из воздуха хлёсткое, поддерживая огонёк.

– Эх, и нравится мне вот такой звук!

Все дружно ругали её: в глаз попадёшь, за шиворот уронишь. А она всё равно.

Уже и угли осоловело подёрнулись, стали задрёмывать. А мы все сидели и сидели с тёплыми лицами, говорили. И в простых словах тех, которые, в общем-то, ни о чём, был и другой, вполне себе ясный, посыл: «Как хорошо, что мы есть друг у друга. И как здорово жить на свете».

Вернулся с добычи скворец. Нырнул в дырку, разгрузился. Сел на ветку и стал думать, что он лягушачий хор. Потом поперхнулся, осекся, и немедленно вжился в роль удалого соловья.

Ночью приехал Вован, сказал, что из коровы лезет мёртвый теленок. А все пьяные. Охота же вчера только открылась. Лёха вызвался и ехал с ним через лес по невидимым лужам-рекам.

На ферме они стали вытаскивать по частям теленка из плачущей коровы. По частям, потому что он там умер.

У коровы буквально текли слезы. Вована и Лёху рвало от запаха. Внутри ломались косточки плода. Вытащили, кинули в пакет, и поставили к выходу. А корова всё равно металась по клетке и искала, и трубила. И что-то жгло у Лёхи в груди.

Он вышел в туманное утро, закурил, и вспомнил её слова, когда она в его квартире надевала свои тянущиеся колготки:

– Блин. По-другому нельзя, что ли? Почему, ну почему обязательно нужно влюбляться? Почему человек предсказуем, как робот?

Эти слова она, конечно, адресовала себе.

«Забей», – хотел сказать он. Промолчал.

В тумане, за фермой, у невысоких, набухших бордовыми почками берёз, токовали тетерева. И этими своими, ничем не примечательными «песнями», сводили его с ума. Маленьким таким ножичком, как в детской игре, расчерчивали сердце на своё и чужое.

Просёлочные дороги – это очень волшебная субстанция.

Их можно двигать, но они десятилетиями на одних и тех же местах. Потому что прокладывались тоже десятилетиями, и вот эта кошеляющаяся кривая – самый прямой путь. Попробуешь срезать – проплутаешь бестолку, морду себе непроходимыми ветками в ручьях обдерёшь, увязнешь, и в который раз убедишься, что никакое татаро-монгольское иго давно уже здесь невозможно.

А потом вернёшься туда же, откуда ушёл или уехал.

Рассказать эти дороги, толком объяснить (куда и какая из них ведёт) зачастую не может ни один абориген. Чего-то начнет про бакалдины, повёртки, рукава, лощины, калды, и обязательно уведёт в другую совсем степь…. Чего уж тут на «Гугл» пенять.

Существует мнение, если все эти грунтовки знать – можно по ним, не выезжая на шоссе, доехать, скажем, до штата Гонолулу и даже обратно. Но нам туда не надо.

Сейчас проселки укатали. Они блестят. На закате или при луне. Это очень красиво.

Путешествовал по этим красивым дорогам и я. На велосипеде. Без цели. Совершенно один. И был при этом дико счастлив.

«В пятницу легко любить жизнь, – говорил как-то мне один прекрасный алкоголик со степенью доктора наук. – А знаешь почему? Правильно! Потому что впереди суббота и воскресенье».

У меня же вообще пока была среда и впереди все выходные.

Я ездил по этим дорогам, и спугивал в озерах цапель, они взлетали над гладью, а капли с их ног падали, оставляя маленькие круги. По лощинам и долинам бешено цвели сирени и вишни, а в них копошились и щёлкали уже соловьи. Как всё быстро наступает и проходит… Сначала я думал, что рано, и вообще с какой это стати здесь соловьи? А с такой. Соловьи живут, где хочут, как дух святой.

За целый день пути по этим просёлкам я не встретил ни единого человека!

Разве это не счастье? Конечно же, счастье.

Но к вечеру я все же купился на извилистые, отмеченные крохотной травой-муравой, следы. Деревню прошивали лучи закатного солнца, на высоких пиках висели скворечники. Я заехал со стороны огородов, и узрел через кусты зацветающих яблонь чью-то голову. Немного подождал, вдруг человек сел покакать, а тут я. Но голова как-то странно кивала, человек говорил с кем-то по телефону, никто же не станет говорить по телефону когда справляет нужду? И стало видно, что у сарая он сидит не на корточках, а на скамейке, почти вросшей в землю.

Это был трезвый и очень красивый мужик. Уши его были так оттопырены, что, наверное, на него вообще никто и никогда не мог разозлиться. Рукава голубой рубахи засучены, на запястье наколка.