Юрий Переверзев - Сафонов

Проснувшись утром с ощущением чего-то радостного и быстро перекусив (опять чай с бутербродом!), Аркадий побежал в институт. За ночь немного подморозило, но свинцовые тучи, без просветов покрывавшие небо, не предвещали хорошего и ясного зимнего дня. Но сегодня это уже не могло испортить ему настроения. А день должен был выдаться сложным. Прежде всего, надо было сдать лабораторные работы. А как их сдать, если вчера почти ничего не сделано? Но Кадик не унывал и рассчитывал на своё вдохновение. Действительно, он просто огорошил многословием и общей эрудицией заведующего кафедрой Александра Михайловича Квиско, который пришёл принимать зачёты по «лабораторкам» вместо заболевшего преподавателя, – огорошил настолько, что тот, хотя и предпринял безуспешную попытку выловить в этом многословии что-нибудь конкретное, относящееся именно к данным выполненным работам, всего лишь покачал головой и, зная Сафонова как в целом хорошего студента, с кислой миной расписался в зачётной книжке.

Ребята были в восхищении. Даже Чернов и Курштис, продолжавшие шёпотом свой нескончаемый спор, замолчали, когда начал отвечать Сафонов.

– Ты излил сейчас столько воды, – сказал Аркадию в перерыве Витя Кутенко, смешно двигая кадыком, – что наш Квиско чуть не утонул.

А Галя Сокуненко сказала не то с восхищением, не то с завистью:

– Это ж уметь надо…

– А ты как думала? – ответил Аркадий. – Понимаете, очень занят вчера был, ничего почитать не успел, вот и пришлось выкручиваться как-то.

– Не оправдывайся, знаем, чем ты был занят, – засмеялись вокруг. – Цветов-то зимой в саду не нарвёшь…

Аркадий посмотрел на Кутенко, потом на Чернова и Курштиса.

– Эх вы, трепачи… – сказал он.

Лишь они трое были при том его знаменательном разговоре с Верой, и лишь они могли понять суть слов, которыми он с ней перекинулся вчера в общежитии. И если раньше подобный намёк только, может быть, польстил бы ему, и он посмеялся бы вместе со всеми, то сейчас эта «подначка», поскольку она была связана с Верой, задела Кадика. Он даже сам удивился такому. Откуда ему и его друзьям знать, что пробуждающееся глубокое чувство не терпит постороннего вмешательства, даже намёка на такое вмешательство? Никто из присутствующих по-настоящему ещё не любил, не мучился от желания постоянно быть рядом со своей избранницей, видеть и слышать её, ненароком прикасаться к ней, оказывать ей внимание, не ощущал того нервного подъёма, истинного вдохновения, которые приходят, когда становится ясно, что и он небезразличен ей. Мужчины, крепкие телом, с головами, набитыми разносторонними сведениями, в области чувств они ещё были часто как бы детьми и, хотя «всё про всё» знали – как по книгам, так и из некоторого опыта близких встреч с представительницами прекрасной (и более эмоциональной) половины человечества, – состояние лёгкой влюблённости, сопровождающее юность вообще и постоянно пробуждающее в них чувственность, удовлетворяемую некоторыми, кому повезёт, без особых усилий, что оставляло, впрочем, подчас какой-то неприятный, трудно определимый осадок в душе, – такое состояние редко у кого перерастало в чувство более глубокое, захватывающее, сильное. Они вроде бы и не ощущали потребности в нём – стремительный темп жизни, заполненный учёбой, спортом, студенческим научным обществом, общественной работой, а летом – практикой и «трудовым семестром», почти, казалось бы, не оставлял места ни для чего иного. Но всё же, всё же… И хотя каждый в глубине души, не признаваясь самому себе, ждал настоящей любви, надеялся пережить сам всё то, о чём рассказывали книги, к тем немногим сокурсникам, которые успели уже жениться, отношение было слегка ироническое, но и за ним скрывалась иногда невысказанная зависть. Только по отношению к Пешневу такая ирония никогда не проявлялась, поскольку все давно знали его Лизу, а Боря Тесленко однажды выразил общее мнение, сказав: «Повезло Жорке…», – Жорой называли Пешнева сокурсники, поскольку полное его имя было Георгий.

Другое дело, когда выходили замуж студентки. В редких разговорах на эту тему отмечалось, что их замужество было делом естественным: девушки всегда стремятся создать семью, у них в большей степени проявляется инстинкт продолжения рода. Косметика, укороченные юбки, глубокие декольте являлись лишь внешним проявлением этого инстинкта.

…Кадик закурил и вышел на улицу посмотреть, не идёт ли Вера. Её отсутствие тревожило его. Ему так много хотелось сказать ей, но он не был уверен, осмелится ли, а если – да, то сможет ли рассказать ей о той радости и ясности на душе, которые не покидают его со вчерашнего вечера.