Света Великанова - Касаться и лететь

– А почему вы расстались?

– Очень любили друг друга. Ревновали очень. Много глупостей… Уже не поправить.

Мы ехали в троллейбусе, который шел к твоему дому. Стоял поздний вечер, на улицах давно исчезли случайные прохожие, остался только мороз и кромешная тьма.

– Железнодорожный вокзал. Тебе выходить.

Безмолвно вышла, отчетливо понимая, что твоя остановка – следующая. Тебе удобно вытолкнуть меня в ночь. Ты тревожился в тот вечер только за себя. У тебя осталась еще одна остановка, чтобы забыть обо мне и с повинной головой войти в квартиру беременной женщины. Большую квартиру со сталинскими потолками и прочными, необходимыми связями будущей тещи. Спустя двенадцать лет ты станешь знаменитым режиссером, твой талант будет признан. В одном из твоих интервью я прочту: «Счастье – это то, что ты боишься потерять. У меня гипертрофированное чувство ответственности за близких людей». И хотя близкой тебе я никогда не была, эти слова сразу напомнят мне о той ночи, которую я проревела на вокзале. Уже под утро ко мне подсел мускулистый симпатяга и стал уговаривать поехать с ним на БАМ.

– Да у нас там красивых девчонок знаешь, как ценят. Они никогда не плачут. Выходи за меня.

Наутро я улетала из твоего города. В аэропорту стало плохо с сердцем. Только через пять лет я узнаю, что проблемы врожденные. Доктор в медпункте задавал дежурные вопросы:

– В командировке?

– Нет, прилетала из Питера к человеку, которого люблю.

– А он?

– Очень просил, чтобы больше не прилетала.

– А ты все равно прилетай, это же ТЕБЕ нужно.

И заменил приготовленную ампулу флаконом валерьянки. От любви не умирают.

16 апреля 1984 года.

При взлете самолета я дала себе очередную клятву, что больше этот город я не увижу никогда. Сидящий в соседнем кресле грузин средних лет выразительно удивлялся моей способности беспрерывно реветь, заливая грусть валерьянкой. Он предложил свой выход – долететь до Тбилиси и прожить остаток жизни с ним в любви и согласии. По древним грузинским обычаям на могиле пишут не дату рождения, а дату начала счастливой жизни. В качестве спутника (в моей новой жизни) он уверенно предложил себя. Я объяснила, что первая дата для написания на могилке у меня уже есть. Величественная красота северной столицы остужала боль, усмиряла гнев и нетерпимость. Мраморный холод Родена в Эрмитаже убеждал в торжестве любви и красоты, перед которыми отступала суетность и неустроенность отдельной человеческой жизни. Расстояние более чем в три тысячи километров не помешало мне услышать, как в твоей жизни второй раз прозвучал марш Мендельсона. Я поделилась с Мариной. Она смотрела непонимающе.

– Женился. И что?

– Значит, он ЕЕ любит.

– Ничего это не значит. Любил бы ее – тебя бы в его жизни не было.

Бывает ли любовь с первого взгляда и до последнего мгновения? Когда ты появился в дверном проеме ленинградского Дворца искусств, у меня была уверенность, что прожектора ударили в хрустальные люстры, и от блеска спрятаться некуда. Я встретилась с тобой, чтобы никогда не расстаться. Если бы на Невском погасли все фонари, а во Вселенной не осталось бы ни одной свечи, я бы этого не заметила, потому что на Земле хватило бы света от тебя. Через два дня мое сумасшедшее опьянение нарушил твой голос:

– Как тебя зовут?

– Какое это имеет значение? Подбери что-нибудь.

Мои представления о жизни строились исключительно на знании русской и зарубежной литературы. Если беременна, то должен жениться. Чужого мужа я должна забыть. Навсегда и безропотно влюбилась в джаз. Лучший джазовый пианист нашего курса обладал обаятельной улыбкой и мягкими манерами. Отсутствие принципов и морали не мешали ему жить. Он употреблял наркотики и брезгливо относился к тем, кто спасался алкоголем. Судьба подарила ему волшебные пальцы, которые без труда извлекали любые звуки из инструмента, превращая их в чувства. Он был рабом одной женщины – Музыки. Многочисленные поклонницы жадно и терпеливо заглатывали наживку, ожидая своей очереди на близость с ним. Почему он позволял мне приходить в любое время дня и ночи, перебивать всех и вся? Я подводила его к ближайшему инструменту и заставлять часами играть. Мы никогда не разговаривали, в темноте классов он играл – я слушала. Джаз стал моим единственным собеседником, с которым мы не спорили о тебе. Понимание, одиночество и очень много глаголов, которые начинаются с приставки «не» – объединяли нас. Не только этот пианист, многие в то время подчинялись моему напору беспричинно и беспрекословно. Удивляясь полному равнодушию вместо ожидаемой ответной благодарности. Никто не имел значения. Отношения, влюбленности и даже предложения выйти замуж сминались моим смехом, как бульдозером. Хроническое нежелание есть и спать совсем не украшало мою и без того астеническую натуру. По законам логики я оказалась в кабинете психиатра.