Виктор Улин - Ахилат мацот

– Хас-булат уда-алой,

Бедна сакля тва-аяа!!

– неожиданно четко пропел боцман и открыл глаза.

– Грибок окаянный… В загробные рыдания, – пробормотал он. – Всегда животворяще господа! Совсем на солнце распоясался, мочи нет, в стоса его и в Спаса и в митрополита Санкт-Петербургского…

Боцман взмахнул руками, пытаясь ухватиться за леер и повалился, как куль, в объятия командира.

Он был мертвецки пьян.

IV

Капитан третьего ранга Цикорадзе достал из ящика, засунутого в угол каюты, бутылку. Отбил сургуч об край столика, подковырнул и выудил со щелчком картонный капсюль, плеснул себе в стакан, попробовал. Он почти не пил, лишь баловался изредка присылавшимся из дома вином Алазанской долины – но понял, что Деревянко обещание выдержал, не пожидился и водку прислал хорошую. Он вызвал кока, приказал забрать ящик на камбуз и выдать завтра на ужин команде с таким расчетом, чтобы каждому хватило попробовать из выигрыша, завоеванного отважным боцманом Василием Ивановичем.

Потом вынул из внутреннего кармана спасенные золотые часы, щелкнул крышкой, в тысячный раз прочитал надпись и сверил время.

Одернул китель, застегнулся на все пуговицы и поднялся на мостик. Кругом было совсем темно. Виднелись только руки вахтенного командира, лежащие в световом круге на столике.

– Все в порядке, Григорий Григорьевич, – сказал он, по шагам узнав командира.

Цикорадзе улыбнулся. На самом деле, с кораблем было все в порядке.

– Сигнальщик! – крикнул он в темноту.

– Слушаю, товарищ капитан т’ранга! – мгновенно отозвался невидимый вахтенный матрос.

– Семафор на « Спокойный »! Открытый текст, – Цикорадзе усмехнулся. – « Генацвале. Восклицательный знак. Если не хотите проспать склянка. Запятая. Сверяйтесь с наши часы. Три восклицательный знак .»

– Есть семафор, – весело ответил сигнальщик и тотчас захлопали узкие створки прожектора, посылая в чернильную тьму точки и тире азбуки Морзе: « Глагол »… « Есть »… « Ниже »… « Аз »…

Цикорадзе удовлетворенно хмыкнул.

– А как Василий Иванович? – спросил он у вахтенного. – Отоспался?

– Как положили в койку, так и лежит, – ответил матрос. – Мы его не беспокоили, по вашему приказу.

– Здесь я, Григорий Григорьич, – как всегда неожиданно вырастая рядом, отозвался свежий, как огурчик, боцман, привычно попахивающий спиртным. – Жив-здоров нарком Петров! В полном порядке и готов к защите трудового народа.

– Василий Иванович, голубчик вы мой… – растроганно пробормотал капитан третьего ранга, крепко пожимая его большую грубую ладонь. – Я ведь, честно в этот твой грибок тоже не больно верил…

– Ну, Григорий Григорьич… – боцман сдержанно усмехнулся – Я тебе так скажу. Грибок – оно, конечно, вещь серьезная. Да только с твоими часами еще серьезнее вышло. Тут бы даже Никола Мирликийский сплоховал. Вот я ночью сам и поплыл.

На мостике воцарилась такая тишина, что было слышно, как сонно бормочет кто-то из свободных от вахты матросов в далеком кубрике.

– К бочке сплавал, понимаешь. И привязал там грелку со спиртом на длинном линьке. Так что потом и оставалось: подтянуть незаметно, пробку отвернуть, да хлебнуть как следует. Всего и делов-то.

– « Всего и делов-то »…– ласково повторил восхищенный Цикорадзе. – Ну Василий Иваныч, Дом Советов… Это надо же так придумал….

– Да уж, – подтвердил вахтенный командир. – Никакому Деревянке такого и в голову не придет.

Боцман молчал, скромно потупившись.

– Но постой… – вдруг спохватившись, обернулся Цикорадзе. – А как… Как ты знал, какой бочка он выберет, а?!

– Ну… – боцман пожал могучими плечами. – Здесь, конечно, я не мог маху дать. Часы твои должен был спасти в любом случае. Ну я, понимаешь, к каждой свободной бочке для верности по грелке и подвесил. Всю ночь пришлось по рейду плавать. А этих бочек там понатыкано – их в гробину мать…

– Василий Иваныч! Да ты… Да я с тобой…

Не найдя нужных слов, Цикорадзе порывисто схватил старого моряка за плечи и расцеловал его колючие, задубевшие от солнца щеки.

…Черная южная ночь укрыла рейд. Августовская ночь последнего, сорокового года. Огромные пронзительные звезды, соперничая с якорными огнями спящих кораблей, отражались в воде и бросали редкие блики на холодную сталь орудийных стволов и кожухи торпедных аппаратов, сверкали искорками в линзах неподвижных дальномеров. Мерно и чуть слышно плескала под бортами волна, то натягивая, то стравливая швартовы. С берега долетал хриплый голос позднего патефона. Там, раскинувшись огнями, лежал еще не разрушенный Севастополь.