Александр Вэй - Ворожители

– Жорик, ничего похожего! – уверил честный Яков Михайлович. – Ничегошеньки похожего вообще! Я давно ничего не продаю… Меняю, бывает, но редко, очень редко, клянусь твоим благополучием! Я покупаю, Жорик, собираю, ты в курсе, как это непросто, Жорик… Ты же помнишь мою коллекцию? Она сейчас очень что надо, моя коллекция! Честное слово, тебе было бы неплохо на неё посмотреть! Я тут купил такую вещь – ты заплачешь, как грудной! Я могу позволить себе хорошие вещи, Жорик!..

– Терлицкий, – бессердечно оборвал Георгий, – последний раз повторяю: или ты говоришь дело, или я кладу трубку.

– Жорик, есть удивительная керамика, которую я хочу. Даже вообще не представляю, зачем она мне, но хочу! – Терлицкий был сама простота, аж хрустальная слеза умиления чуть не капнула из телефона. – Но я не могу про неё ничего понять. Вообще ни как что, представляешь себе, Жорик? Круглая такая таблетка, прорезная, шнорезная, с глазурью и с кандибобером! Хорошая керамика, Жорик! Но ни про что!

– Ну а я тебе зачем? – Георгий переложил трубку к другому уху и взял со столика толстый коленкоровый блокнот. – Если для тебя там ничего ясного, то для продавца и подавно. Купи за три копейки, потом разберёшься. Вот могу тебе одного соратника пожертвовать, он за долю малую любую экспертизу нарисует…

– Нет, Жорик, нет, что ты такое говоришь?! – запротестовал вдруг Терлицкий столь горячо, словно Георгий предложил ему со скидкой отчекрыжить мужское достоинство. – Какая экспертиза? Зачем? Я и сам могу слепить любые бумажки, Жорик, чего бы тут говорить?! Мне не бумажки, мне правда нужна, Жорик! Это непростая вещь, в ней что-то такое, что у меня от неё заплетается кишка. Я просто боюсь трогать её руками, Жорик! Боюсь и хочу её, понимаешь, Жорик?

– Понимаю, где ж не понять, – искренне согласился Георгий. – У тебя всю жизнь так: Полину Александровну ты тоже хотел и боялся, как сейчас помню. Ладно, чёрт с тобой, тащи свою черепицу, что знаю – расскажу. Но, извини, дешево не будет, обещаю.

– Жорик, ты же меня знаешь, когда я крохоборился? – радостно запел Яков Михайлович.

– Знаю, потому и предупреждаю сразу: правда дорога, Терлицкий. Заедешь сегодня?

Но оказалось, что насчёт «заехать» ничего не получится ни сегодня, ни вообще. Хозяин удивительной керамики не то чтобы ценит её чрезмерно, но до покупки вещи из дома выносить не разрешает категорически, хоть бы и в его сопровождении. Приехать на квартиру нужно самому, и Яков Михайлович тоже непременно туда выберется, заодно и оплатит все расходы и неудобства. И лучше сегодня.

– Минутное дело, Жорик, тебе минутное дело, – шелестел в телефоне Терлицкий. – А заплачу всё моментально и как родному, тебе понравится, Жорик!

В результате на том и порешили. Георгий записал адрес и к пяти часам направился на Петроградку, в один из проулков у Кронверкского.

Отправился впервые за последние годы на маршрутке, поскольку между звонком Терлицкого и оговорённым визитом случилась ещё одна неожиданная мразь: среди бела дня какая-то падла расколотила Георгию стекло в машине, польстившись на забытый на сидении сверток с прошлогодними реестрами. Матеря всё и всех и отчаявшись добиться вменяемости от оперативника, Георгий кое-как распихал в мешки стекольное крошево с сиденья и отогнал автомобиль в мастерскую, где обещались вмиг починить, лишь только страховая даст добро, то есть через недельку-полторы.

Такси, как назло, повымирали, частники тоже останавливаться не думали, и Георгий полез в маршрутку. Видавший виды недоавтобус подпрыгивал и вихлял, меланхоличный брюнет за баранкой ухитрялся одновременно считать деньги, рулить и говорить в телефон тарабарщину, но к назначенному времени Георгий до Петроградки достиг.

Нужный подъезд помпезностью не поразил, домофона не имелось, а код на двери сломали, видать, сразу после установки. Крашеные стены плесневели, пахло сыростью. Как в подобных хоромах мог обитать владелец небывалой глиняной штуковины, приворожившей бестию Терлицкого, вызывало исступленное недоумение. Но удивляться было некогда, размышлять об отвлечённых материях тоже, и Георгий зашагал наверх по щербатым ступенькам, выискивая квартиру тридцать восемь. Таковая обнаружилась на четвёртом этаже, и Георгий совсем уже было изготовился давить на кнопку звонка, как прямо перед его носом дверь неспешно отворилась, и на пороге возник Яков Михайлович собственной персоной. Нужно сразу заметить, что почти за двадцать прошедших лет изменился Терлицкий мало, разве что ещё больше округлился и поседел. Как за эти годы мутировал сам Георгий, следовало спрашивать у посторонних, например, у того же воздыхателя редкой керамики, но Яков Михайлович явно не был расположен беседовать. Приходится сознаться, что Георгия он не приметил вообще. Уставившись невидящими глазами в дальнюю стену, Терлицкий отколол вот какой номер: сделал несколько нетвёрдых шагов вон из квартиры, а затем рухнул, как подкошенный, развернувшись при падении и больно шлёпнувшись навзничь. Глаза его продолжали смотреть не мигая куда-то перед собой, а на лице застыла удивлённость.