Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

– Да кем хотите! Кем получится! Но слишком долго думать о том, принять или отвергнуть мое предложение я бы вам отсоветовал. Желающие попасть на ваше место табунами здесь бродят.

Выбор у Фролова небольшой; он полон у него закономерным отсутствием: неприятие философии успеха не прошло для Фролова даром, и подпольный бодхисаттва пошел за Виктором Зоткиным; обменявшись взаимоуважительными кивками, они входят в цирк, неторопливо прогуливаются по его различным отсекам: Фролову то намажут клоунский грим, то заставят поболтаться на трапеции – отвели и к хищникам: какие же они у вас… они заняты; глядя на них, мне ничего не лезет в голову… не удивительно.

Сопровождающих уже четверо, и у всех выражение лиц, словно бы они с минуты на минуту рассмеются до слез; Фролов настороженно спросил: «Зачем мне к хищникам?», и ему ответили, что «не просто так, а на пробную дрессировку».

У клетки со львами, машинально реагируя на крикливый испуг, они и рассмеялись.

Фролов, пожалуй, догадался отчего.

– Меня что, – спросил он, – на скрытую камеру снимают?

– Ага, – ответили ему.

Плата за жизнь едина для всех. За нее платить придется смертью, но всему свой черед: Фролову сейчас бы поесть – душу-то он как-нибудь прокормит, однако с ее оболочкой Фролову труднее; он же и в этот цирк пришел, надеясь слегка заработать.

– Вы снимаете меня на скрытую камеру, – сказал он, – весело проводите оплачиваемое рабочее время, имеете крепкий спаянный коллектив… Мне-то что-нибудь заплатите?

– Нет.

– Жаль. Если бы вы мне что-нибудь заплатили, я бы что-нибудь и поел. По телевизору меня скоро покажут?

– Где-то месяца через два. Вам позвонят.

Пожав Фролову руку, Виктор Зоткин внезапно помрачневшим взглядом проводил его к выходу.

Фролов не упирался: по телевизору себя скоро увижу, посмотрю и увижу, а я о таком и подумать не смел. Я и том, кем же был в своей прежней жизни всепрощающий Господь подумать не смел – тогда не смел, сейчас думаю. Но, если он в одной из своих прежних жизней был белым кроликом, а я настигающим его андалусским догом… об этом я и сейчас думать не смею… жутко мне об этом думать – горько, грешно, табу…

Но когда-то и Алиса стала женщиной.

Та самая, из удивительной сказки Кэрролла.

– Кому-то грим уже давно врос в лицо, – говорил Виктор Зоткин индифферентно впустившей его хозяйке квартиры, – кому-то грим… не обязательно клоунский… хотя… ладно – кому-то он составляющая часть лица, а я лучше вижу в тумане.

– Совсем ты, Зоткин, заврался, – усмехнулась она. – Всем туман мешает, а тебе, несчастному, помогает… Тебе врача вызвать?

– Вызывай, Людмила, разумеется, вызывай. Пускай он подтвердит мое алиби.

– Отстань. Надоел.

– Нож в моем сердце безусловно внесет коррективы в наши отношения.

– Какое алиби? – устало спросила она. – Объясняющее, почему ты отсутствовал, когда все заболели?

– Именно, – ответил Зоткин.

Не все отсутствуют по болезни. Кое-кто отсутствует и по здоровью: Виктор Зоткин не заказывает себе изюма с косточками и разговаривает с мужчинами, как с женщинами, но с женщинами Зоткин предпочитает лежать не на людях.

С мужчинами Виктор избыточно задумчив: они у него что-то спрашивают, и Зоткин отвечает им не лучше, чем когда он один. Не возвращая из ссылки свою бедовую принципиальность.

– Солнце сейчас не проглядывает целыми неделями, – шептал Зоткину закоренелый адепт культа финикийской Астарты Семен «Марафет» Белковский, – а ты все в солнечных очках. Обычно ты в очках без стекол, но теперь иное. Они тебе не мешают?

– Ничуть, – ответил Зоткин.

– Сбрось их, Витя. Как пакетик с дрянью – больше увидишь. Дальше пойдешь.

– Я не могу их сбросить, – сказал Зоткин. – Если я их сброшу, я не то что больше – я вообще ничего не увижу.

– А ты хотя бы пытался?

– Я не идиот, чтобы пытаться сбросить глаза.

– Глаза? – удивился Семен «Марафет»

– Глаза. Они у меня карие. И очень большие.

При мутном мерцании рассвета вводится в обиход безжалостный пресс выравнивающих технологий по слежению за каскадами нарко-улавливаний в разнузданном хаосе поверженных устоев, и Виктор Зоткин цепляет, не подслушивая…

– По одному и тому же поводу, – напоминала ему Людмила Голицына, – я слышала от тебя и твердое мужское «Нет», и не менее твердое «Да»: обнаженным женщинам на календарях, вероятно, не очень приятно, когда на них пялятся иноки, но мне… мне хочется чего-то такого…

– Большого? – спросил Зоткин.