Галина Балабанова - Баба ягодка опять

Как Машка дошла до квартиры, как разделась и легла спать, осталось за гранью сознания. Сон был беспокойный, прерывистый, больше похожий на явь, мозги навязчиво воспроизводили песню «Напилася я пьяна, не дойду я до дома…», а в животе, как в жерле вулкана, урчало и перекатывалось салатное месиво. И весь этот кошмар происходил на фоне греческого профиля Владимира Николаевича Гнедышева, заместителя директора по общим вопросам, человека серьезного, неприступного и довольно загадочного.

К десяти утра, окончательно вымотавшись от Кадышевой, тошноты и от Гнедышева, она позвонила подруге. Алка долго и муторно рассказывала, как они всем отделом доедают салаты и втихушку попивают вино, а потом вдруг предложила встретиться и кое-что обсудить.

По ее загадочному голосу Машка поняла, что Алка хочет выудить из нее то, что осталось за кадром. Неужели что-то разнюхала про их обнимашки с Владимиром Николаевичем? В лицо бросилась краска. «И на фига я с ним целовалась? Да еще около женского туалета».

Как она оказалась около туалета в объятиях бывшего мужа Агриппины Семеновны, Машка не помнила. Зато помнила его пахнущие миндалем губы и твердую сухую ладонь.

«Ну и черт с ней, с этой Агриппиной, – рассудила она и пошлепала в ванную. – Приму душ, а потом буду думать, что делать дальше, – решила она, вспомнив героиню „Унесенных ветром“ Скарлетт О’Хара. – А еще лучше – подумаю завтра, когда в мозгах просветлеет».

Она присела на краешек ванны. Мысли о Владимире Николаевиче стройными рядами полезли в еще не протрезвевшую голову. Машка вспомнила его губы, крепкие руки, растерянные глаза и, уткнувшись лицом в полотенце, захохотала. «Вот тебе и сорок пять, – думала она, перебирая в памяти его жаркие речи. – Права была бабушка, когда говорила, что пословицы – это не хрен собачий».

Она посмотрела на свое отражение в зеркале. Молодая, красивая, незнакомая женщина глядела на нее сапфировыми глазами, в которых крупными буквами было написано, что в сорок пять жизнь только начинается.

Владимир Николаевич проснулся на следующий день позже обычного. Перевернулся с бока на спину, облизнул пересохшие губы и, приоткрыв глаза, задумчиво уставился в потолок. Смутные воспоминания лениво поползли в гудевшую голову.

Он зажмурился и попытался заснуть, в надежде проснуться с ясной головой и новыми силами. Но попытка не возымела успеха. Перед глазами стоял Машкин образ, в ушах звенел ее колокольчатый смех, в воздухе активно пахло ее духами.

Владимир Николаевич пошмыгал носом и, откинув в сторону одеяло, спустил ноги с кровати. Сладковатый запах, пощекотав ноздри, ударил в голову.

Попасть в тапки с первого раза не удалось, со второго тоже… он со злостью швырнул их под кровать и босиком направился в кухню.

Машка нравилась Гнедышеву всегда, даже тогда, когда он был женат на Агриппине Семеновне. Он часто поглядывал на нее исподтишка, представляя, какое у нее должно быть тело, рисовал в воображении эротические картинки, мечтал… но дальше этих мечт не заходил, ведь он женатый мужчина.

После развода Владимир Николаевич несколько осмелел, но зависимость от социума, страх перед коллективом и присутствие бывшей жены, работавшей в соседнем отделе, продолжали держать его от Машки на расстоянии.

Распахнув форточку, Владимир Николаевич вдохнул прохладный утренний воздух и, опустившись на табурет, погрузился в воспоминания. Покачиваясь в такт льющейся из радиоприемника музыке, он мысленно ощупывал глазами пышную грудь, плечи, талию, чуть полноватые точеные ноги… «А что, если пригласить ее в театр или в какой-нибудь недорогой ресторан? – подумал он и, вытянув губы, поцеловал ее в плечико. – А если откажет? А еще хуже – расскажет Агриппине. Нет, надо хорошенько подумать. Я столько раз обжигался».

Увлечь женщину для Владимира Николаевича не составляло большого труда. Он был по-своему красив, статен, с виду интеллигентен, умел держать марку и спину и в пору ухаживаний был остроумен и красноречив, что в повседневной жизни ему было несвойственно. Юмор как таковой был ему недоступен.

Женщины слетались на такую фактуру, как мотыльки на огонь, но так же быстро и разлетались, с поникшими, но необожженными крыльями. Огня во Владимире Ивановиче было разве что на лампаду.

К пятидесяти годам, имея за спиной три брака, он очередной раз развелся. Чтобы не впасть в депрессию от вопиющей несправедливости, а каждый свой неудавшийся брак Владимир Николаевич считал несправедливостью, он занялся восточными практиками, направленными на оздоровление тела и укрепление души.