Галина Остапенко - Крест

Мне очень хочется идти самой. Я упрашиваю родителей хоть немного пройти своими ногами. Я стараюсь махать руками, как взрослая, и у меня получается, что правая нога и правая рука одновременно идут вперед, а потом и левые рука и нога тоже вместе делают шаг. Они так не хотят разделяться. Мама показывает, как надо правильно идти, но у меня не получается. Они снова берут меня на руки, и мы приближаемся к вокзалу…

Наконец-то мы подходим к дому. Мама открывает дверь и … мне становиться плохо. В глазах все рябит, я ничего не понимаю и кричу: «Назад, скорее, назад в санаторий!» Яркие шторы на окнах, пестрые наволочки на кроватях, цветные покрывала, аляпистый ковер на стене – все это резало глаза, пугало. Я стала плакать и проситься назад. Глаза отвыкли от ярких красок. Мне привычнее стал простой белый цвет, равнодушный и спокойный. Почти пять лет я провела среди белизны больницы и совершенно отвыкла от многоцветья, особенно, когда его было много.

Дома меня встретил брат, разница с которым у нас была меньше года. В свои восемь лет я выглядела на пять. Рост мой в вязи с болезнью замедлился, и я росла плохо.

Был еще один братик. Совсем маленький. Он лежал в плетеной коляске и спал.

Теперь я стала учиться жить в семье. Что это такое я не знала. Маму и папу называла на «вы», как нас приучили в санатории. Мы за это время стали почти чужими. Не могу сказать, какие чувства после такого длительного срока разлуки испытывали они ко мне. Я же была еще мала и могу говорить только о своих чувствах. За пять лет я отвыкла от ласки, но как всякий ребенок остро чувствовала добро и зло.

Ходила я еще совсем плохо, и если падала, то не умела делать даже этого. Совсем маленькие дети, когда впервые учатся ходить, уже умеют падать, то есть выносить ручки вперед, чтобы не разбить лицо. Делается это бессознательно, этому никто не учит.

Все приобретенные когда-то навыки хождения за долгое время лежания без движений совершенно были забыты. Без нагрузки мышцы ног и спины атрофировались, были очень слабыми. Ноги походили на тонкие палочки. Ходить очень боялась, особенно, когда попадались препятствия в виде неровностей на дороге, или ступенек лестницы. Падала «солдатиком», вытянув руки по швам. Поэтому лицо мое было всегда в крови, нос расквашен. Встать после падения тоже не могла, не давал корсет. Спина была закована в него, словно в панцирь и сил подняться у меня не было. Поэтому, если это было на улице, то лежала на земле до тех пор, пока меня не поднимал кто-нибудь из взрослых. Гулять одна я почти не выходила. Если же падала дома, то подползала к ножке стола или кровати и ухватившись за них, поднималась. Брат смеялся надо мной, называл «дура». Я была для него существом для насмешек. Если это замечали родители, то наказывали его, за это он еще больше злился на меня, стараясь толкнуть незаметно от мамы и папы или в их отсутствие. Жаловаться я не умела – отучила жизнь в казенной «семье» санатория.

Дома мне было плохо. Днем взрослые уходили на работу, брат в детский сад. Со мной же и другим маленьким братиком Женей оставалась нанятая мамой женщина из репрессированных. Я её почему-то очень боялась, хотя она была доброй и жалела меня. Все было не так, как в больничной обстановке. Не было режима, к которому я привыкла. Не было того разнообразия в питании, которое мы получали в санатории. Особенно я страдала от того, что на ночь не получала кефир. Каждый вечер я просила кефир и не могла понять, что у мамы нет такой возможности покупать его регулярно. Всё было непривычным и пока чужим для меня. Днём родители находились на работе, брат Игорь в детском саду, а я оставалась с маленьким братиком Женей и няней. Заняться было нечем, я очень скучала по друзьям, которые остались в санатории и грустила, сидя у окна.

Мы жили в Петушках в «финском» домике, целый ряд которых располагался прямо напротив фабрики «Катушка». Недалеко стояли бараки, в которых жили семьи рабочих фабрики. В одном из таких бараков жили мои тетя и дядя. Мама меня водила туда. Около бараков были огромные лужи и грязь, в которых всегда плавали и гуляли гуси и утки. Я очень боялась гусей, которые вытягивали шеи и с шипением норовили защипать.

Однажды мама ушла к тете и сказала, что скоро придёт. Я долго ждала и от одиночества решила сама пойти к ней. Шла потихоньку, обходя выбоины на дороге, чтобы не упасть. Навстречу мне приближалась ватага детей. У старшего мальчика, лет десяти, в руках была палка. Поравнявшись со мной, они остановились и внимательно стали смотреть, как я иду. Вдруг старший ударил меня палкой по спине. Палка отскочила от корсета. Они засмеялись, стали кричать: «Она деревянная. Дай, я стукну! Нет, дай мне палку!»