Людмила Андреева - Закоулки судьбы

– Ну… я имела в виду, что она тут останется одна, ― грустно проговорила Шура. ― Все-таки она мне заменила родителей… больше у меня никого нет. Ты да она…

– Ну и поживет одна, ничего с ней не случится… не страшно. Может кого в пару и найдет себе… Мы ведь будем приезжать в гости, не за тридевять земель уедем. И она может приехать, навестить…

Долго они шептались лежа в постели. Только, далеко за полночь затихли решившись ехать и обговорив все детали. На утро Вовка сразу принялся улаживать все дела со своим начальником. Шура должна была обговорить на счет себя в конторе. И уже потом, когда все будет готово, они сообщат всем своим. В предвкушении значительных перемен они действовали как заговорщики… На следующий же день по деревне поползли слухи. Анфиса когда Шура пришла из конторы, с ходу спросила у нее, правда ли то, что говорят люди?

– А что, говорят люди?.. ― словно не понимая спросила та.

Анфиса вспылила:

– Не делай из меня – дурочку… а то ты, не знаешь?! …Почему я, обо всем узнаю лишь в последнюю очередь?! Будто я – тебе совсем чужая!..

– Мы с Вовой решили никому пока не говорить… ― поняв, что отпираться бесполезно, решила признаться Шура сестре. ― На случай, если ничего у нас не получится…

Устало опустившись на лавочку у стола, Анфиса произнесла:

– Ох и горе-конспираторы!.. Да вся деревня уже знает о вашей «тайне»… И куда это вы срываетесь, сломя голову?! Время-то какое смутное, тревожное!.. Ох, чует мое сердце – не к добру вы, все это, затеяли! Не к добру!..

Шура подошла к сестре и села рядышком:

– Да что ты заладила «не к добру», да «не к добру»… Брось, все будет хорошо! Вот увидишь!.. ― и немного помолчав добавила: ― Признаться, мне тоже страшновато. Но я верю мужу, он не пожелает нам плохого!.. Тут-то легче что ли нам? Взять хотя бы тебя… с утра до ночи горбатишься в колхозе, а на трудодни – получаешь всего ничего… разве же это справедливо? Посуди сама, Анфис… Разве бы мы выжили, если б не кормилица наша – Красавка?.. Давно бы ноги протянули. В войну-то, когда ты на окопах была, наша корова вернулась с распоротым брюхом. Пришлось ее прирезать. Мясо пошло в счет налога. Что осталось – съели. Настали трудные дни. Мама изо всех сил нашу телочку еле выходила… туго приходилось. Все сено свозили на колхозную ферму… Да ты сама все знаешь. Потом уже мы с тобой спасали Красавку. Сколько всего натерпелись, страшно вспомнить… ― она вытерла навернувшиеся на глаза слезы.

– Значит оставляешь ты меня… ― грустно проговорила Анфиса. ― Ладно. Выросла ты уже… Меня ты, все равно, не послушаешь! Хорошо. У тебя теперь своя семья, поступайте – как знаете! Но только смотри, как бы потом жалеть не пришлось!.. ― она тяжело вздохнула и обняла сестренку за плечи. ― Ты никогда не забывай, что коли произойдет что… я тебе всегда помогу всем, чем только смогу…

В доме зависла тишина, которую нарушил вернувшийся с работы, Вовка:

– Ну что, красавицы?.. Че, носы-то повесили? Случилось, что?.. ― он все пытался пригладить свои зачесанные назад непослушные, пепельного цвета, вихры.

Шура встала с лавочки, навстречу мужу:

– Так, вспомнилось кое-что… Кстати, нашу с тобой тайну – вся деревня уже знает!

– Ну и ладно. Значит, все само собой и уладилось… ― добродушно заметил Вовка.

Встав со скамьи и направившись к печи, Анфиса поторопила своих:

– Давай Шура помоги мужу умыться и садитесь за стол, будем вечерять.

…Это была осень второй половины пятидесятых…

***

В аудитории никого не было. Тая закрыв за собой дверь, бросила на сиденье свою сумку. В общежитие идти не хотелось. Она мечтала хоть чуток побывать в одиночестве, обдумать все произошедшее. Но это ей не удалось. Перед ней вдруг выросла фигура незнакомца. Тая его не заметила, так как он сидел в дальнем углу. Она от неожиданности даже вздрогнула.

– Ой, как ты меня напугал!.. ― чуть ли не вскрикнула она.

– Значит твоя совесть – не чиста, раз пугаешься неожиданностей… ― с улыбкой произнес незнакомец.

– С чего это ты сделал такие выводы? ― Тая с любопытством окинула его долговязую фигуру.

Худощавый, неуловимо чем-то похожий лицом на иконописное изображение Иисуса Христа, которое она видела на медальоне бабы Кати. Глубоко посаженые глаза этого парня пронзительно смотрели на нее, будто заглядывали в самую глубину ее души так, что Тае захотелось уткнуться в его сухощавое плечо и выплакаться. Выплакаться за все время ее неприкаянного детства и юности. Но поймав себя на этом желании, она встряхнулась, словно скинула с себя наваждение: