Людмила Андреева - Закоулки судьбы

– Ах ты, неблагодарная тварь!.. ― процедил он сквозь зубы. ― Я тебе мешать не стану! Но прежде не полюбовно так против воли, ты мне вернешь свой долг!.. ― и потащил упирающуюся изо всех сил девушку к кровати с горой подушек.

Никогда раньше Анфиса не думала, что человек может в какие-то считанные минуты из добродушного и заботливого превратиться в жестокого бессердечного изверга. Долго он измывался над своей беззащитной жертвой.

…Утром находясь в прострации от произошедшего, измученная насильником девушка собрав свои скромные пожитки в узелок отправилась на вокзал, где ее и задержал военный патруль. Выяснив кто она и откуда, ее действительно даже не выслушав поместили в тюрьму. Завхоз оказался прав, Анфису осудили к полугодовалому заключению, после отбытия которого она – беременная оказалась в прямом смысле слова на улице…

Ее подобрала добрая женщина, солдатка. Привела к себе. Накормила, вымыла в баньке, дала приют. Очерствевшую сердцем Анфису невозможно было растормошить. Окружающий мир для нее мгновенно превратился в кишащую клоаку, где ей не было места. Пару раз она пыталась наложить на себя руки, но чудом осталась невредимой. Женщина, оказавшая ей покровительство, в обоих случаях словно чуя неладное возвращалась домой и успевала вытащить, измученную своею неприкаянностью, Анфису из петли. В последний раз бедную девушку прорвало и она разрыдалась.

Когда женщина спросила у нее о родственниках, Анфиса забилась в истерике:

– Нельзя мне сейчас домой, нельзя!.. Господи, что же мне теперь делать?!

Женщина прижала к себе девушку и гладя ее по голове, с жалостью в голосе произнесла:

– Раз тебе так ненавистен этот ребенок, родишь и можешь отказаться от него. Зачем же лишать себя жизни?! Не стоит брать греха на душу, мы и без этого все погрязли в пороках… к тому же младенец – безвинная душа, негоже его губить. …А пока поживи у меня. В деревне никто и не узнает. Если сама никому не скажешь. …Не бери тяжкого греха на душу, не надо!

Это для нее выход. Только что Анфиса скажет любимому, когда тот вернется с фронта? Какими глазами посмотрит в очи ненаглядного? Что ему скажет в ответ на его упрек?.. Не смогла она себя сберечь, не смогла!.. вот ведь как случилось. …Он обязательно скажет ей, «…так-то ты меня ждала?! На кой черт тогда ты мне нужна?» Да, она ему будет уже не нужна!.. Анфиса сидела и плакала от горечи своих мыслей, осиным роем крутящихся в ее голове.

– А ты – не думай за него! Это последнее дело – домысливать то, чего может и вообще несвойственно человеку. Коли он тебя любит, он – поймет и простит тебя! Расскажешь ему всю правду, ведь твоей вины здесь нет… настоящая любовь – все прощает! Не горюй, успокойся…

Легко сказать – успокойся, когда на душе кошки скребут. Но все равно беспросветная черная ночь для Анфисы забрезжила рассветом. К тому времени как ей приспело рожать, она уже не напоминала затравленного всеми зверька. Лишь ее глаза приобрели суровое выражение, а в уголках пухлых губ спряталась скорбная складка. Складка душевной печали и боли.

Родила она девочку вопреки всем испытаниям выпавшим на долю молодой матери, здоровенькую и крепкую. Когда Анфисе принесли ее для первого кормления, она наотрез отказалась.

– Я не возьму ее! Не хочу кормить ребенка своего насильника! Хватит с меня уже того, что я носила его под сердцем!..

Ничто не могло смягчить ее. Ни уговоры врача и сердобольных нянечек, ни осуждающие и порой хоть немного сочувствующие взгляды других мамаш, лежащих тут же. Анфиса так и не примирилась со своим положением. Жестко, чтоб раз и навсегда, она сказала «нет» и после выписки уехала к себе на родину. В деле ее дочери только и осталась расписка-отказ.

Вернувшись домой, Анфиса застала чахоточную мать и совсем отчаявшуюся сестренку. Уже на смертном одре мать Анфисы произнесла фразу, которая всегда молотком стучала в висках:

– Ты – остаешься за старшую… не бросай сестренку, дочка… будь ей за мать…

…По окончании войны, когда Петр наконец переступил порог родного дома и обнял своих близких, в их дверь робко постучалась Анфиса. В деревне все знали, что до войны они дружили и их считали хорошей парой, под стать друг другу.

Петр смотрел в лицо своей любимой и не узнавал ее. Черты лица вроде бы прежние, а было в ней что-то незнакомое и чужое. И на висках воронова крыла – блестели серебряные ниточки волос…

Предчувствуя недоброе, вечером за околицей, он спросил:

– Что произошло, Анфиса? Почему в твоем взгляде столько суровости и скорби? Расскажи мне…