Екатерина Кирасирова - Полёт журавля. Пазлы

Перед ним, у подножья холма задумчиво дремал сквер. С утра шел дождь и деревья, и трава все еще сохраняли воспоминание о нем. Лето выдалось не жарким и не дождливым. Ласковым было это лето. Сквер, окутанный волшебством ночи и освещаемый лишь луной, уносил мысли парня далеко-далеко. Вероятно туда, где он бывал иногда только в своих снах.

Неспешная облачная свита покидала луну, собираясь встречать рассвет. На востоке забрезжила тоненькая полоска алых лучей. Часов у парня не было. «Должно быть около пяти», – подумал он, вытягивая затекшие ноги. – «я тут уже часа четыре».

Горизонт неумолимо светлел. Машины стали проезжать чаще. Слышались короткие предупреждающие сигналы – три человека перебегали дорогу напротив сквера, но не свернули, направившись через мост в другую часть города. Запели птицы. Парень поднялся, взял куртку, слегка размял ноги и стал спускаться, решив, что сегодняшний вечер закончен. Сунув руки в карманы, он нащупал бумажку с адресом Кати. Слегка сжал ее и улыбнулся.

«Она же так и не знает моего имени, – подумал он и вздохнул. – Странная она. Хотя может мы в чем-то схожи», – размышлял парень крепче сжимая листок и проходя в бронзовую арку.

***

Стучали колеса. Высокий парень лежал на нижней полке плацкартного вагона. Время перевалило за полночь и в другом конце вагона слышались приглушенные голоса и редкий смех. Ночь была темная. Мерное движение поезда, уносящего Мишу из родного города, не вызывало в нем никаких эмоций. Ночь молчала и парень смотрел в ее таинственные глубины. Маленькие звездочки мелькали за окном – должно быть поезд поворачивал, потому ускорились обычно недвижимые звезды, подчинявшиеся лишь скорости вращения земли и уплывавшие за горизонт по ее власти. В ногах Михаила стояла гитара. Это была самая ценная для него вещь, которую он захватил из дома, когда все-таки решился на побег. Отец сидел на кухне и пил. Он всегда пил. Уставшая от жизни мать иногда присоединялась к нему. Потом они дрались, после этого засыпали, а с утра вставали и шли на работу. Отец Миши был слесарем, мать – швеей. В общем они были неплохими людьми. По привычке жаловались на жизнь, по той же самой привычке, должно быть засевшей в человеческих генах, обвиняли в трудностях своего сына. Миша работал на заводе. Родители, вопреки своему поведению и жалобам на жизнь, не просили у сына денег. Никогда. Возможно потому, что они не знали о том, что парень их получает. Но Михаил точно помнил, что рассказывал им. Поэтому данную черту своих родителей он считал благородством. Алмазом, доступным для понимания не каждому. Возможным лишь в такой ситуации. Более точного определения он подбирать не решался. Особого тепла от родителей парень не получал и не рассчитывал на него, после своего седьмого дня рождения. Некая галантность, резкая сдержанность и надменность с их стороны воспитывали мальчика подобным им существом, но в груди его горел огонь, свойственный всем молодым людям. Иногда теплый, иногда обжигающий. Этот огонь и стал причиной, по которой Миша решил уехать в Москву.

Мимо осторожно прошла проводница, Михаил скосил на нее глаза, но женщина не обратила на это внимания. «Должно быть к подруге», 0 решил он. И точно: в конце вагона, который Михаил не мог видеть, хлопнула дверь, грянул женский смех, но скоро стих и больше не повторялся. Через полчаса или чуть раньше, проводница прошла обратно. Светлые завитки ее волос на затылке были чуть примяты. От нее пахло чем-то сладким и напоминающим детство. «Ромовая баба, – хмыкнул про себя Михаил, – слегка ромовая, слегка баба». Он улыбнулся этому простому проявлению жизни. А то масса, масса! Живя в Орле, Михаил насмотрелся всякого, но чтобы это была масса он сказать не мог. «Надо ходить с завязанными глазами очень долго и все равно различишь звуки, характеризующие одного из тысячи. Другого из тысячи. Десять тысяч не похожих друг на друга, с разными судьбами, разными голосами. Наверное, тот кто сказал это – смотрел с возвышенности. С трибуны, например…».

Далеко-далеко справа среди на мгновение отступивших деревьев показалась алая полоса встающего ото сна солнца. Михаил осторожно спустил ногу, вытянул ее, потом осторожно, чтобы не задеть гитару, вытянул другую, разгоняя застоявшуюся кровь. Ногами нашарил ботинки, надел и пошел в тамбур, аккуратно положив свое сокровище поверх простыни.

Миша любил рассвет. А еще он любил голоса. Сотни голосов, которые он различал по разному тону, тембру, особенностям речи. Слух у него был музыкальный, но в школу искусств его взяли не только из-за отсутствия инструмента, который Михаил, уже после, купил себе сам. Сделал подарок на совершеннолетие. Но и из-за отсутствия слуха и усидчивости. Сейчас об этом вспоминалось с улыбкой. Парень решил, что все недостающее ему – маленькие недочеты в жизни, которые осуждали и над которыми смеялись – развились сами по себе: слух, гитара. Квартиру он тоже пробовал снимать. В прошлом году.