Валерий Морозов - Дом окнами в полночь. Исповедальный роман

– Здравствуйте, – с поклоном посторонилась она, прижимая ладонь к груди. – Меня зовут Гулча. Я убраться.

– Слвж… – хрустнули во рту виноградные семечки и надо бы тут же провалиться сквозь землю от стыда. Сок вместе со слюной брызнул мне на белую футболку, как ни торопился я удержать этот фонтан рукой.

Словно безмозглый хомяк, стоял и тупо пережёвывал эти треклятые виноградины, растопырив в беспомощности мокрые пальцы и тараща глаза. Гулча сколько-то сдерживала смех, глядя на меня, но потом дала себе волю. Запрокинув голову в тюбетейке, хохотала так звонко, что я невольно присоединился. Мы смеялись, глядя друг на друга, понимая, что столь легкомысленное общение не приличествует людям малознакомым, но удержу не было никакого. Откуда-то взялся чернявый мальчуган годиков около пяти, вцепился в мамкину цветную накидку и недоумённо уставился на незнакомого дядьку. Женщина потрепала его по жестким вихрам и надела на него свою тюбетейку, рассыпав по плечам роскошную копну волос. Хадича стояла невдалеке и тоже улыбалась, хотя вряд ли понимала, над чем мы так заливаемся.

– Бога ради, Гулча, извините, пожалуйста. Все так нелепо получилось. Пойду переоденусь. – Дёрнулся было к лестнице, но что-то заставило меня вмиг обернуться. Она смотрела мне вслед.

Взгляд её огромных голубых очей был необычайно серьёзен и неотступен. От недавней смешливости не осталось и следа. Темно-русые волосы пышной кружевной виньеткой обрамляли белокожее лицо европейских пропорций. Лицо, не имеющее ничего общего с повсеместной смуглой округлостью щёк таджикских девушек. Едва приметная полуулыбка и чуть склонённая голова делали её облик загадочным и, что настораживало, наглухо закрытым.

Представление славянина о красоте резко отличается от взгляда азиатского. Девушки южных или восточных территорий могут быть жгуче красивыми, но, например, русский мужчина всё равно предпочтёт яркой и выразительной азиатской внешности мягкую славянскую привлекательность. Лично моему представлению на этот счёт Гулча не только соответствовала, но и возводила его в восхитительную степень.

Проще и точнее сказал за меня поэт: «Я красивых таких не видел…»

Во взгляде её читалась какая-то неизбывная грусть, делающая всю легкую и статную фигурку с прижавшимся к ней сынишкой чуть ли не олицетворением нелегкой доли восточных женщин. Покорных, всепрощающих по вере, но гордых и непримиримых в душе. Скажу честно, я прогнулся под этим взором и, не найдя какого-либо выхода из такого положения, только и спохватился сказать:

– Меня Олег зовут. Приятно было познакомиться.

Поднимаясь, подумал: «Неужели русская? Однако, почему же Гулча?»

В апартаментах я ещё раз наскоро принял душ и разложил свои нехитрые вещички по приличествующим местам каждую. Стоп!

«А где иконка Спасителя, подаренная Машей?» – спрашиваю себя, и тут же с ужасом осознаю, что прекрасно знаю, где. В багажной сеточке для дорожной мелочевки она покачивается вместе с вагоном, должно быть, уже в сторону Москвы. Мною в поездной суете забытая. Да не забытая. А невостребованная и брошенная. Как вещь в вашей, Олег Николаевич, повседневности необязательная. Будьте же честны перед собой. Я корил себя за эту несобранность. Нет, решено! Утром непременно на раннюю литургию и покаяться батюшке в этом разгильдяйстве. Жаль, конечно, что исповедаться и причаститься не получится, не постился. Напротив, мяса напоролся сверх всяких приличий. Но небрежение к святыне, как серьёзный грех, следует открыть обязательно».

Немного успокоив себя «благими намерениями», замечаю, что прихорашиваюсь перед зеркалом чересчур пристально. Причём прекрасно понимаю, почему это делаю.

Да, Гулча! До щекотки под сердцем мне не терпится исправить ту неловкость первого знакомства, и поэтому я прикладываю. И усилия, и нетерпение, и желание предстать перед нею в образе, напрочь исключающем воспоминание о том нелепом инциденте. Рубашка, галстук с чуть отпущенным узлом. Будто невзначай брошенная на лоб чёрная прядь. К лешему тапочки – туфли! Вдруг придётся проводить?

Небрежно барабаня пальцами по перилам и вольно поводя плечами из стороны в сторону, аки бывалый мореход по трапу корабля, спускаюсь в холл и вижу…

Перед изразцовой глыбой давно не топленного камина в кресле сидит в дежурном одиночестве Хадича и вяжет разноцветный шерстяной носок. Я знаю, это джурабы. Толстые и высокие не то носки, не то гольфы, популярные в Средней Азии и на Кавказе. Заметив моё недоумение, хозяйка говорит именно то, чего слышать совсем не хотелось: