Надежда Нелидова - Ивушка плакучая

Анну Исаевну послушать, картошка нынче – сплошной праздник. Когда её, семенную, как спящую царевну вынимают из подпола, каждый клубень в руке нянчат. Едва снег сошёл – уже какая-нибудь заполошная хозяйка пилит мужа: «Вон, пыль летит, давай-ко на боку лежать, ждать дождя». Один дурак начнёт пахать – тут же соседки выглянут в окошки, встрепенутся, насядут на мужей. И вот уже со всех участков несётся весёлый механический треск мотоблоков, и серая земля на глазах полосами чернеет, лоснится, будто бархат.

Празднично, приглушённо, будто смущённо звенят голоса, звякают вёдра, стучит ссыпаемая посадочная картошка. А Анна Исаевна не торопится, из-под ладошки щурится на солнце. По старинке ждёт, когда берёза пустит листочек с копеечку – до того времени земля ещё не проснулась, не прогрелась. Но вот, наконец, картошка угнездилась – как пехотинец, закопалась в ямку, ни заморозки, ни иные катаклизмы не страшны – сам чёрт не брат. Оклемалась, обмялась, натужилась – и смело поперла крепкими кудрявыми макушками, это ли не праздник? Оглянуться не успеешь – пора подбивать высокие ровные ряды, как на военном параде – загляденье!

А уж уборка – праздник из праздников! Ну-ка покажись из темницы, каких поросят за лето выкормила? Пять клубней – ведро, пять клубней – ведро! Вот кому памятник нужно ставить – картошке!

Плетью обуха и лбом стену не перешибёшь. Уходить на пенсию вовсе не хотелось. Ася шагала домой и перебирала горячие темы: чтобы раз – и в дамки.

Дома по телевизору шло фигурное катание. По исчерченному добела льду скользил высокий, тонюсенький, в блёстках, олимпийский чемпион Данко – Д. Ветров. Катился и покачивался, трепетал всем телом, будто талинка в прозрачном ручье. Кажется, двумя пальцами ухвати – переломится, хрустнет.

При этом невесомо, без малейшего усилия поднимал и играючи подбрасывал, вертел в воздухе плотную, даже на вид тяжёленькую, крутобёдрую партнёршу, и опускал её как лебединый пух, так что она едва касалась ножкой льда. Но какой нечеловеческий труд стоял за этой зефирной воздушностью! И какие страшные стальные мускулы таили под блёстками девичье-тонкие, грациозные руки.

Откатавшись, фигуристы были прекрасны: вздымающиеся груди, тёмные блестящие глаза, смуглый румянец, полуоткрытые алые рты. Спустившиеся с Олимпа боги и богини, Аресы, Аполлоны, Афродиты, Афины… Дивитесь, смертные!

Вот когда понимаешь, что человек создан для упоительного полёта, для восторга и счастья. Как-то Ася, соблазнившись обманчивой лёгкостью движений, подпрыгнула, пытаясь повторить двойной лутц (или флип, или аксель, как там у них). И схватилась за поясницу: «Ой-ёй-ёй!», так и увезли на скорой в скрюченном состоянии. «Что же это вы, матушка, не молоденькая уже», – укорил доктор. Так Асю впервые ткнули носом в её возраст.

Анна Исаевна тоже любила смотреть фигурное катание. Приговаривала: «Если бы все трудились как эти ребятки – на земле давно наступил бы коммунизм».

О фигуристе Данко сокрушалась, какой он бледненький, прозрачный, ну вот как вытянувшийся в погребе картофельный росток. И говорила: «Ведь на картошке, на картошке вырос!»

И спрашивала:

– Асюта, почему ты не напишешь про Данюшу?

Данюша – это и был знаменитый Данко, уроженец их родного Зямбаево – бестолково разбросанного чумазого железнодорожного посёлка, зимой и летом усыпленного чёрными снежинками сажи. А мама олимпийского чемпиона – Асина подруга, детдомовская Еленка. Вместе учились, вместе работали в «Зямбаевском гудке» и за копейки снимали половину избы у Анны Исаевны.

Извечная как мир история. Ракетная часть на краю посёлка, перезрелые уездные барышни, бравые офицеры… Второпях наносимые польские духи «Может быть» в уголках губ и на основаниях шей – местах поцелуев. Анна Исаевна крикнет вслед: «Девки, мотри ляльку не принесите».

Предвкушение счастья, бешеная, тряская езда по разбитой бетонке в гарнизонном «козлике». Подражающие киношным героиням, неумело закуренные сигареты, жёлтые от табака мужественные пальцы, услужливо подносящие зажигалки и как бы невзначай касающиеся мягких девичьих губ. Вспоротые консервные банки, наспех, крупно покрошенный винегрет, водка для мужчин, для дам – дефицитная тогда «Рябина на коньяке», гитара. «Вы растаяли ды-ымкой на склоне вечернего неба-а-а…»

Часть снялась стремительно и «растаяла» за Байкалом – даже не попрощались. Ася успела сделать аборт, а несобранный человек Ленка не уложилась в сроки и родила ляльку – весь в папу капитана, блондин, красавчик. Ещё не пришла мода называть детей – киндеры, экземпляры, спиногрызы, мелкие, чилдрены, ребзь, деть, бебики… Тогда дети были просто дети, и Ленка звала сына Данюшей.