Пантерина Трамич - Главный переход

– Где?

– Вы знаете те два дома, что числятся, как один, во всех мыслимых и немыслимых документах?

– Нет.

– Да наверняка знаете. Один из них стоит в конце Пантелеевки, а другой – на Переяславке.

Зазвенел переезд. Из арки между кирпичным дедом и зданием, ожидающим реконструкции, выбился непонятный, морской по запаху, ветерок.

– А, это те, между которыми двор большой с вековыми деревьями и фонарями?

Ирина-Иеремиила погасла, как делали здешние фонари в отсутствие граждан-прохожих.

– Да, это они. И там гораздо больше квартир, чем кажется.

– То есть?

– Сейчас объясню. – И прекратила шаг. – Оба дома построены в двадцатые годы как четырёхэтажные, и с самого начала в них была сквозная нумерация квартир. Начиналась в Переяславском, в нём два подъезда, и перекидывалась на Пантелеевский, трёхподъездный. А в начале пятидесятых домам добавили по два этажа, и нумерация продолжилась в обратном направлении, от последнего подъезда Пантелеевского дома возвращаясь к первому подъезду Переяславского.

– Я ничего не понимаю.

– Дома-то всё-таки разные. Отдельно стоящие. Вы представьте себе: вот, например, в единственном жилом подъезде Переяславского дома на первом этаже – первая квартира, а на пятом – сто девятая. Якобы несуществующие квартиры, то есть, те, в которых не живут люди, и о существовании которых люди не подозревают, мы очень долго отвоёвывали, у чертей. И теперь этажи под нашим ведомством. В них-то и надо разместить вызволенные души.

– А как же я в них попаду?

– Вам помогут, как только попадёте в первый подъезд. То есть, четвёртый подъезд Пантелеевского, но для вас он будет первым.

– Сорок первым, получается.

– Не драматизируйте. Кстати, с днём Победы.

Театрально зажёгся ближайший фонарь. Стук колёс электрички сливался с чириканьем.

– Когда приступать?

– Начать вы должны в ночь следующего вашего дежурства. Как вам такой вариант?

– Пойдёт.

Иеремиила внимательно посмотрела на сторожа.

– Я говорю: хорошо.

Иеремиила внимательней на него посмотрела.

– Согласен я, хорошо.

– Слушайте тогда. Сначала вызволите Зою. Она умерла в возрасте двадцати пяти лет. От тифа. В тысяча девятьсот двадцать пятом году. Её душа – в пятой квартире двадцатого дома. Квартира выселена, оттого ключи я вам давать не буду.

Дядя Лёша напряжённо слушал.

– А дам я вам эту жидкость. – И протянула флакончик-бутылочку, посмотрела в глаза с большей пристальностью и, снизив голос, медленно проговорила: – Запомните самое главное: вы должны попасть в квартиру до полуночи. В квартире вам надо будет отыскать тень, обычно они находятся на полу. Искать будете со словами «кто тут мёртвый, но живой». Когда найдёте, вылейте жидкость на тень – в промежуток с двадцати трёх пятидесяти шести до нуля часов четырёх минут. Если справитесь, появится Зоя. Не пугайтесь, но она может испугаться вас. Тогда вы скажете, что пришли от меня. Если вы опоздаете или, наоборот, опрокинете средство на тень раньше времени, Зоя появится в виде призрака, обыкновенного привидения, и поднять её наверх мы не сможем, как это ни странно. Так что время – это важно, крайне важно.

Вызволитель отвёл взгляд и нехотя проговорил:

– У меня часы неисправны.

– Держите.

Она сняла с узчайшего запястья серебряные часики. Дядя Лёша, омальчишев лицом, взял их и положил на ладонь. Изучая, спросил:

– А вы можете объяснить, почему такие ограничения со временем?

Дева кивнула – вдаль. Подошвы сторожа зашуршали возле лёта ангельского подола. Несколько метров двигались без слов и в бессветии: оставленный искусственный подсолнух прикорнул.

– Вы уверены, что с ходу хотите что-то услышать?

– Это что-то страшное? – с хитрецой спросил бородач, пряча часы.

Полувыселенный дом номер двадцать шершаво желтел на углу Пантелеевки с Индустриальным, загораживая узел путей.

– Лучше больше заранее знать. Представим, что мы на море. Вы любите корабли и море. – Очи ангела, ясно-небесные, золотились едва. Длиннопалая кисть из соседнего рукава извлекла кусок штукатурки. – Городская живая ракушка. Приложите к раковине ушной.

Иеремиилу послушались. Впавший в детство за счёт небывалых часиков, дядя Лёша впадал в него пуще, прижавшись всем ухом к толстому, с выемкой, серо-жёлтому сколу стены углового здания. И то ли голос Ирины, а то ли неведомой проводницы – вышумливал:

«Железнодорожный узел – явление путанное. Здешний, к тому же, разросся взамен болотистых хлябей. Странное вышло место. Царство путей на болоте… С одной стороны, чёрное. Между рельсами происходили убийства и прочая жуть. С другой стороны, царство путей – никакое. Не знаю, зачем попустил Господь, но именно здесь – дыра в никуда. В ноль, абсолютную пустоту. Да, я не знаю, зачем, но, возможно, из-за того, что пространство отнюдь не жилое и преогромное.