Пантерина Трамич - Главный переход

В седьмой из майских вечеров вместе с дядей Лёшей тут оказались проводницы, быстро сбежавшие от сторожа на пути, но успевшие обсудить при нём, что вагоны – раздетые. Сторож удивился и спросил: «А что это значит?» Проводница постарше ойкнула и, бросив бычок, проворчала: «Чего значит, чего значит. Значит ни белья, ни матрасов нет ни фига!»

Алексей Степанович проводил проводниц глазами, полными огорчения: одиночество в тот вечер не радовало, и потому стало грустно от чужой резкости. «Фи́га – это очень скромный цветок, который прячет свою красоту», – прокомментировал он ситуацию фразой девушки, улыбавшейся ему вчера из телевизора.

Сам сторож с редкими прохожими – как правило, местными жителями, – в охотку любезничал. Да и в принципе производил впечатление приятного человека, разве что немного чудного. Был рыжеват, с бородой и низким хриплым голосом. В возрасте находился солидном, было дяде Лёше за шестьдесят.

В мае он гулял по Пантелеевке перед каждой своей сменой, а придя на рабочее место, тормошил двоих напарников, неуместно снулых, и в тесной сторожей каморке становилось куда бодрей.

– Сеня-Сеня, что-то ты сник совсем, – обращался дядя Лёша к молодому огненно-рыжему сторожу, вечно витающему в беспросветных, по всей вероятности, облаках. – Прекращай грустить, давай поужинаем.

– Уже? Опять принёс на всех?

– Разумеется, – улыбался дядя Лёша. – За вкус, как всегда, не отвечаю, но горячо будет.

Михалыч, третий охранник, лет сорока пяти, тянулся за чашкой с отбитой ручкой, извлекал из тех же закромов Сенин мутный стакан и чистый – дяди-Лёшин, включал электрический чайничек. Владелец чистого стакана переправлял еду из рюкзака в заслуженную печь, микроволновую. …и без еды его ценили бы. И Сеня, и темнобровый Михалыч, и хозначальник Иван Антипович умели ценить дядю Лёшу, и, тем не менее, все они говорили о нём «сам себе на уме» или «дед-одиночка». И впрямь, сторож мало того, что жил взаперти, умудрялся ни с кем никогда не откровенничать. Потомства, конечно же, не имел. Некогда был женат, но неудачно, с женой разошёлся рано. С другими особами дядя Лёша держался трепетно, нежно и – без особых привязанностей.

И никто не догадывался, не собирался: мучается ли чем, а сторож и сам не знал, мука ли у него внутри. Он просто мечтал. О серьёзном деле. Выходными ночами, лёжа и слушая глупо шумящий дождь, думал, что жил ровно так же, бесцельно стуча ногами, блуждая по чуждым домам, учреждениям, коридорам, комнатам, а по большому счёту – давно неуклюже спускался по длинной и тёмной лестнице, всё ниже и ниже, в подвалы старости. Казалось, что никому ничего ощутимо хорошего он не принёс и, надо думать, не принесёт. Или может? Вот, выходило, что по пути на дежурства пытался развеять тревожные мысли прогулками ни за чем. Взбодрившись, вбурялся в каморку, ужинал с Сеней, Михалычем. Чего унывать? Садись у окна и смотри, как трубы теряются в небе. Нелепые трубы. Зря они ему нравились. И втройне по-дурацки казались мачтами корабля: корабль «уплыл, но не весь, остались же мачты, землю с небом соединяющие. Смешно».

Ночь с девятого на десятое мая обладала мягким характером. Сторож вышел перекурить, глянул вверх. Облака, привычные в крайние дни, не стесняли местность над головой, плыли незнамо где. Их заменял белоснежный пар, выпускаемый левой трубой. А небо – внимательное, бездвижное – существовало, по всем ощущениям, для одной Пантелеевки и влекло её – всю, с домами, трубами, дядей Лёшей – к себе. Сторож увёл взгляд на трубы, и небо едва не приплюснуло сторожа. Сердце запрыгало. По правой трубе, по ремонтной лестнице, кто-то спускался, с изяществом и уверенно. Что-то торжественное таилось в белёсой фигуре, что-то размеренно-успокаивающее.

– Не бывает такого, бред, – вслух произнёс дежурящий, судорожно решив, что всё показалось; наверное, от переутомления, плохо спал всю неделю.

Но отвернуться он не успел – из грузного здания ТЭЦ на улицу вышла женщина в белом («о Боже») платье! И направилась к дяде Лёше. Он почувствовал, что уплывает, но смог не уплыть и зашевелился навстречу.

Женщина остановилась шагов за тридцать. Спросила:

– Алексей Степанович?

– Да. – Остановился синхронно, опешив полностью. – Откуда вы знаете?! Как вы на трубы попали?!

– Не беспокойтесь, я не нарушу режим территории. – И снова пошла навстречу.

Когда подошла вплотную, сторож понял, что женщина молода, лет тридцати, красивая, и что она… пышет светящимся паром.