Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы

Дискотека набирала силу. Музон гремел на всю катушку. Спортивный зал ходил ходуном. В окнах дрожали стекла. Официальное мероприятие превращалось в неуправляемое всеобщее шаманское камлание. Чтобы остудить юношеский пыл, объявили перерыв. После очередной паузы между танцами включили магнитофон. Запись не отличалась хорошим качеством. Характерное шипение на пленке сменяли щелчки и неясные глухие звуки. И вдруг из динамиков неожиданно раздался до боли знакомый голос:

Come on everybody! Clap your hands!

All you looking good!

I’m gonna sing my song It won’t take long!

Я сразу узнал своего кумира! Это был неповторимый Chubby Checker с моего салатового «рока на костях».

С первыми звуками энергичной композиции зал, не сговариваясь, пустился в стремительный пляс. Все ученики начали дружно натирать полы резкими твистующими движениями. За исключением учителей, разумеется. Педактив школы во главе с завучем стоял поодаль и постными физиономиями надзирал за происходящим в зале. Внимательно следили за каждым учеником, как надсмотрщики на плантации. Надо отдать должное смелости и решительности моей партнерши – девочка полностью меня поддержала. Буржуазные танцы еще только входили в моду и с трудом пробивали себе легальную дорогу на танцплощадках. Музыка и ритм мгновенно пронизали и заполнили все мое существо. Я впал в глубокий транс. Окружающий мир перестал существовать. Себе я уже не принадлежал. Реальностью были только звуки музыки. Перед глазами мелькали яркие всполохи складок мини юбки и порхающие ножки моей кудрявой баядерки. Ее щеки пылали. Кожа под кудряшками на лбу поблескивала капельками пота. Юное тело было гибким как пружина. Девичьи бедра и коленные суставы выворачивались в разные стороны, как у пластмассового пупса. Девчонка завелась нешуточно и отжигала так азартно и образно, словно пыталась затушить горящий окурок или раздавить ядовитое насекомое. Кожаными подошвами своих туфелек она ввинчивалась в деревянный пол с таким безудержным остервенением, что у меня возникло ощущение, что она пытается просверлить в нем дыру насквозь. И в этом оглушающем звуковом дурмане раздавались нескончаемые, яростные призывы безумного Chubby:

Come on, baby, come on! Let’s twist again!

Мое тело превратилось в гуттаперчевую куклу. Что только оно не вытворяло! Я выгибался перед моей партнершей, почти доставая головой пол. Мальчишеские бедра, до этого момента не знакомые с подобными гимнастическими эскападами, вихлялись из стороны в сторону, как у заправской стриптизерши. Коленные суставы крутились и вертелись, как хорошо смазанные механизмы. Одним словом, это был настоящий твистяра, неистовый и сумасшедший. Суть моего внутреннего состояния словами выразить невозможно. Это иная азбука. Иной язык. Иной уровень осознания действительности. Это живет в твоей сущности. Этому нельзя научить. Можно только указать правильный путь к источнику экстаза. Разгоряченный до последней степени, я не сразу заметил, что вокруг нас образовался круг любопытных. Зрители с неподдельным интересом наблюдали за нашими экстравагантными танцевальными вывертами. Заметив на себе чересчур любознательные взгляды, моя партнерша смутилась и замедлила безудержный танцевальный ритм. Затем неловко скомкала пируэты, зарделась и вообще прекратила танцевать. От плясуньи на паркете осталось лишь яркое желтоватое пятно, до ослепительного деревянного блеска отполированное ее бойкими ножками. Опустившись на корточки, я дотронулся до него. Пятно было горячее и на ощупь напоминало стекло. В его странных голубоватых отблесках сверкнула молния. Я не осознавал, что со мной произошло в это мгновение. Вспышка. Ослепительная. Резкая. В голову ударила шальная кровь. Я медленно поднялся с пола и оглядел зрителей. Я был один. Один против всех. И я сделал свой выбор: стиснув зубы, в гордом одиночестве с удвоенной энергией продолжил свою неистовую импровизацию. Нагло и бесцеремонно. Назло всем. Это было ритуальное действо. Выражение моей личной декларации ПРОТИВ. Среди оживленных ребячьих глаз я вдруг заметил свинцовый, полный гневного осуждения, взгляд нашего завуча. Это был нечеловеческий взгляд удава. Заведующий учебной частью, тяжелодум и рутинер, был законченным комунякой. После ранения в черепе бывшего пулеметчика стрелковой роты застрял неоперабельный вражеский осколок. По этой причине контуженый ветеран прихрамывал, часто тормозил мозгами и постоянно забывал в разных углах школьного пространства свою трофейную трость с набалдашником в виде собачьего черепа. Тогда вся школа принималась за поиски ценного германского раритета. В недобрых глазах отставника читалось явное ко мне презрение. Даже ненависть. Как у Ленина к буржуазии. Будь сейчас в его руках послушный «максим», старый хрен изрешетил бы меня смертельными очередями, как врага народа. Недовольные учителя бросали в мою сторону колкие укоризненные взгляды. И они не обещали ничего хорошего. Старшая пионервожатая, нервно покусывая кончик пионерского галстука, неслышно истерила. Я бессознательно почуял, что над моей головой сгущаются грозовые педагогические тучи. Замолкнув, остановилась музыка. Оборвалась песня на полуфразе. Все засуетились, занервничали. Кто-то из учителей, периодически включая и выключая свет, щелкал выключателем. Стало ясно, что танцульки закончились. Народ недовольно зароптал и нехотя стал расходиться. А для меня в этот день закончилось детство. Необратимо…