Юлия Шмуклеревич - Истории привокзальной площади

Она принюхалась. Яичница с беконом. Классическое местное блюдо. Но не отельное. Домашнее, теплое, с любовье. Так ей дед жарил, когда она маленькая была и жила у него. Только тогда это называлось – со шкварками. А теперь вон чо – бекон. Европа, епт.

Она упруго встала, потянулась, как кошка – об стенку. И пошла на запах. Кухонька оказалась совсем крошечной. И он ее занимал, он в ней царствовал. В домашних трико и майке-алкоголичке. В тапочках. Она залюбовалась.

– Доброе утро, – почему она при нем всегда пищит, как раненый воробей? – Я голодная и хочу курить. Можно?

– Можно. – Он даже не обернулся. Ну, и тииип. – Форточку открой. Завтрак щас будет. Натощак-то не кури…

Он колдовал над сковородкой, она проглотила слюну и решила, что курить, правда, лучше после еды. Этот угрюмый небритый мужик все больше нравился ей. Как-то нутром. Без розовых соплей.

– Скажи мне про кино. Что от меня надо? – Она не знала, как установить контакт. Впервые. При том, что всегда брала мужчин сама. А тут – непонятно все. Он делает ей добро – и одновременно делает вид, что ему на нее плевать.

Он выключил плиту, подошел к окну и закурил сам. Помолчал с минуту. Она злилась: тоже мне, МХАТ играет! Фу, позерство!

– Тася. Я хочу, чтобы ты пожила немного под камерой. Именно пожила. – Он вкусно затягивался тонкой сигаретой и смотрел ей прямо в глаза.

– Я не актер, Герман! Я пианистка! – Она вмиг вскипела. Что? Ее – под камеры???

– Я знаю, Тася. Я тебя знаю, как не знает никто в этом мире. – Он отвернулся. Волновался. – Мне нужна настоящая ты. Вот как вчера. Всем нужна такая!

– Что я должна делать? – Она подошла и встала рядом с ним. – У меня же график гастролей расписан и утвержден на полтора года. Как я могу играть под камерами? Когда?

– Я буду ездить с тобой! – Он так резко развернулся, что нечаянно задел ее локтем. Она потерла предплечье.

– И? Ну, вот, приехали мы… Ну, допустим, в Варшаву. Или в Стамбул. И что? Дальше-то как? Ты же не будешь в моем номере жить, чтоб реалити шоу снимать?

– Буду. – Он сказал это так буднично, как люди отвечают на вопрос: чай будешь?

– Я против! – В ней бунтовало все. Она готова была драться от досады. Да что он, черт побери, себе позволяет?

– Это мы исправим. – Она уставилась на него глазами размером с пятак. А он выбросил окурок в пепельницу. – Идем есть. Остывает.

Яичница действительно была гораздо вкуснее гостиничной. Откровенно говоря, она давно так вкусно не завтракала. Все эти разъезды стали огромным плюсом – в быту она была довольно беспомощной. А домработниц не особо любила. В те редкие дни, когда она приезжала домой между гастролями – ей хотелось побыть совсем одной. И снующие повсюду помощницы по хозяйству только раздражали. Мамы и деда не стало несколько лет назад. Как-то почти одновременно. И больше не к кому было приезжать на фирменную яичницу и пирожки с яйцом и зеленым луком.

– У меня самолет через 7 часов, – зачем-то сказала вслух она.

– Я отвезу тебя в гостиницу, соберем твои вещи, потом провожу в аэропорт. – Он говорил уверенно, словно они уже достигли каких-то соглашений.

– Мне надо позвонить агенту, а то он сойдет с ума.

– Я уже написал Моисею, он в курсе, что ты со мной и в порядке.

– Как? Ты… знаешь Моисея? Вы сговорились что ли? – Она негодовала! Вот так номер! Верный старикан слил про нее инфу. Небось, хотел заработать.

– Так, тихо. – Он заметил, как она побагровела всей лысиной. – С Моисеем я познакомился давно. Еще даже тебя не было. Мы с ним вместе учились. Только я вот снимаю фильмы, а он талантливо продвигает гениев. Года 2 назад пили вместе. И он сказал мне, что у него сейчас проект, ради которого он бросил все. Это ты. А у него чуйка, я знаю. Он с первых трех аккордов угадает талант. Я сначала плечами пожал. А потом он мне дал билеты. Мы тогда еще с женой вместе пришли. – На этой фразе она почему-то замерла. Жена? – Полгода я не мог понять, что происходит. Все не то, все не так. Сценарии говно, снимать не хочу. Потом дошло. – Он убрал пустую тарелку в раковину и присел на подоконник, собираясь закурить.

– Что? – Ей не терпелось. Она уже наелась половиной порции и хотела знать подробности. Все же любят послушать историю о себе.

– Что я влюбился в тебя. И хочу поставить фильм о тебе.

Он спокойно курил, смотрел ей прямо в глаза и говорил так просто, будто рассказывал ей рецепт той самой яичницы. Она онемела. Так ей в любви еще никто не признавался.

– Моисея ты вчера, конечно, уделала! – Он вдруг расхохотался в голос, и в уголках глаз морщинки сложились гармошкой. Почему-то ей это показалось милым. – Как он страдал во время концерта. Это Вена, здесь так нельзя, они не поймут, – передразнил он своего старого приятеля.