Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

Мало ли, много ли он спал, непонятно. Открыл глаза – вагон стоит. Ленюшка глянул в окно и видит: заехал трамвай в дремучий лес.

– Ну что, голубь мой, проснулся? – говорит ему кондукторша. – Уж давно приехали, а тебя не добудиться.

Других пассажиров, кроме Ленюшки, в вагоне не было.

– У нас вроде трамваи за город не ходят, Полина Федотовна? – спрашивает он.

– Нет, голубь мой, не ходят. Тут и электричества нету, и рельсы не проложены. Только по особым билетам.

– Мой с виду обычный…

– Рассказывай мне! Слава Богу, сколько лет уж кондуктором работаю. Я такие билеты сквозь одежу вижу и сквозь сумки. Да ты выходить-то собираешься, голубь мой? А то у меня еще рабочий день.

Со стороны выхода оказалась небольшая поляна. По краю росли березы, из-за березовых крон торчали макушки елок. У самых ступенек стоял березовый пень, а рядом лежал и ствол, рассекая поляну надвое.

– Вот так вдоль ствола и иди, голубь мой, – сказала кондукторша. – Выйдешь прямо на тропинку.

Лес Ленюшке понравился. Он раньше, пока еще машину поливальную не водил, мечтал егерем работать в каком-нибудь заповеднике. Шел он, шел, на сыроежки поглядывал, да на чернушки – черные грузди. Комаров только много было. Да еще гул стоял в еловой хвое. Вдруг в том месте, где елки гудели особенно громко, померещилась ему впереди темная человеческая фигура. Пригляделся Ленюшка – а это статуя! Точь-в-точь Нельсон с площади, только чего-то не хватает. Потом понял – постамента нет. Что за дела! Откуда в лесу памятник?

Ленюшка подошел поближе – адмирал. Копия, что ли? И как-то мелковат без постамента – по плечо. А Нельсон вдруг и говорит:

– Нехрущи роятся.

– Это кто говорит? – не понял Федор Коныч.

– Скульптура.

– Так ведь, молодой человек, памятники не разговаривают.

– А вы представьте, – предложил Шуроня. – Что, в нашем районе и памятников уж нет?

Федор Коныч задумался.

– В парке вот есть… В конце аллеи, как к пруду идти, Ленину памятник стоит. Такой темный, в плаще, с документом… На газоне стоит, под дубом.

Федор Коныч представил себе, как идет по аллее к пруду, уток кормить, а Ильич наклоняется вдруг со своего высокого постамента, придерживая накинутый на одно плечо плащ: мол, нехрущи роятся…

«Нет, нельзя так рисковать, – сказал себе Федор Коныч. – я все-таки уже пенсионер, здоровье не то. Надо с другого входа заходить, с дальнего».

– Нехрущи роятся, – произнес памятник адмиралу Нельсону.

– Что?

– Там, наверху, – пояснил адмирал, запрокинув голову. – Это они крыльями так, а кажется, что ветер гудит.

– А-а, – отозвался Ленюшка.

– И круглые сутки, без остановки, – продолжал памятник. – У нас на площади такого нет. Сразу не привыкнешь.

Ленюшка не нашелся, что ответить – к говорящим памятникам тоже не сразу привыкнешь. А Нельсон знай себе шпарит, как по писаному:

– Он мне велел без билета никого не пускать, но, если нету, вас я все равно проведу.

Ленюшка собрался с мыслями:

– Спасибо, – сказал. – У меня билет есть. А кто это такой строгий?

– Лазарев. Мы с ней на Лазарева работаем, разбойничка. Но вы не волнуйтесь, мы не грабим. Я сторожем, а Сима на огороде. И сам разбойничек всю неделю дома – приболел.

– Серафима?

– Да, да, идемте, тут недалеко.

– Так ее Лазарев украл?

– Это не совсем так, – возразил Нельсон и зашагал впереди, вежливо придерживая ветки.

Идет за ним Ленюшка, а сам думает: «Неужто теперь и Серафима разговаривает?»

Скоро вышли они к озеру. Серафима Ленюшку издали еще увидела, засигналила, помчалась к нему навстречу, да как водой окатит! Хорошо, день теплый выдался. Потом только опомнилась да запричитала:

– Несуразная я, несуразная! Возвращайся ты, Ленюшка, домой, не рискуй из-за меня жизнью. Лучше мне в лесах навеки остаться! Видно, болезнь у меня такая неизлечимая. Сперва из-за нее мы к разбойничку в рабство попали, а теперь вот и тебе ни за что, ни про что досталось.

Ленюшка хоть и вымок весь, хоть и чудно ему, что машина поливальная говорить может, а о деле помнит. Огляделся он.

– Вы как сюда проехали-то? – спрашивает. – Давайте быстро той же дорогой назад.

– Как проехали, сами не знаем, – отвечает адмирал, – темно еще было. А так, при свете, никакой дороги нет.

Серафима вдруг и говорит:

– А Лазарев тут больной останется? Кто ж ему огород поливать будет? Я его простудила, холодной водой облила, а сама бежать?

И Нельсон за ней:

– Да, неудобно, он бредит…