Андрей Гальперин: Сказка, не рассказанная на ночь

Под утро Баги-Бой разразился хриплым лаем. Всю ночь он гремел цепью в вольере, подвывал, позвякивал мисками, а под утро запрыгнул на будку, и тогда грохот жести окончательно вырвал Остина Джейкоба Баррета Старшего из липких объятий сна, и старик, проклиная чертова пса, сорвал со стены карабин и спустился на веранду босиком и в одних подштанниках, с явным намерением пристрелить любого, будь то бродяга, посягнувший на мирный сон усталых налогоплательщиков, или скунс из близлежащей рощицы. На пороге дома его встретило сырое осеннее утро. Где-то вдали, за холмом со стороны Хенни-Роад пророкотал мотоцикл, и Баги-Бой тут же залаял вновь.

Проклятые байкеры. Проклятые бородатые ублюдки. Старик сунул карабин под мышку, почесал впалую грудь, и решил, что ложиться вновь было бы глупо, и даже безрассудно, и вряд ли угодно Богу, и что второй раз утром ложатся спать обкуренные грязные хиппи и зажравшиеся демократы из пригорода. Ему же, Остину Баррету, пожилому белому фермеру, республиканцу и протестанту, ложится спать второй раз — непозволительная роскошь. Размышляя о всеобщем падении нравов, старик поднялся наверх, повесил карабин на стену, натянул шерстяные полосатые штаны и сунул худые ноги в тяжелые, желтой кожи, фермерские башмаки. Потом он вновь спустился вниз, на кухню, сварил себе кофе, включил радио и присел в старое кресло, аккуратно держа на весу дымящуюся кружку.

Скрипнула половица. Тяжело и мягко ступая, на кухню вошел Мистер Саблезубый.

Старый кот с хозяйским видом оглядел помещение, сунул морду в пустую миску и косо посмотрел на старика. Желтые глаза Мистера Саблезубого не выражали ничего, кроме холодного презрения. Старик в ответ усмехнулся и вдруг гаркнул на весь дом: «Синтия!»

Наверху завозились, затопали плоскостопными ножищами. Синтия скатилась по лестнице, в одной ночной рубашке, шлепая себя по пузу арбузными грудями. Старик с отвращением посмотрел на бочкообразное тело родной внучки, ее большую голову с торчащими ушами, немытые волосы, расползающиеся во все стороны отвратительными сосульками, и отвернулся к окну.

Вот же наградил господь внучкой. Старик послал проклятие своему покойному сыну и еще парочку — его супруге, кривоносой австралийке. Выродили чудовище на его голову, а сами сгинули, как какие-нибудь вонючие ниггеры, в пожаре, на заводском складе Детройта. Нет, не об этом мечтал старый Остин Баррет. А мечтал он о резвых мальчишках, беспокойных, веселых, сильных. Мечтал он о будущих сенаторах, генералах, и быть может даже, чего там, греха таить — о Президентах! А в место этого — пучеглазое полоумное чудище, без морали, без принципов, без стыда…. После первого аборта, случившегося у Синтии в тринадцать лет, Остин избил внучку кнутом… Боже, какой это был позор… После второго, в пятнадцать, он сломал об нее весь сельхозинструмент и выбил зубы. После третьего — запорол бы на смерть, если бы не шериф Конелли. После четвертого Остин плюнул и наказал Дрю отвезти внучку в клинику. Но проклятые ублюдочные демократы и коммунисты из городского совета принудили его забрать Синтию обратно.

Старик тяжело вздохнул и, не оборачиваясь, прорычал:

— Накорми кота. Собери зерна для курей и иди чистить свинарник.

Синтия что-то пропищала и бросилась к холодильнику. Мистер Саблезубый, до этого тщательно вылизывающий свое достоинство, вскочил и направился следом.

На кухню, осторожно ступая, вошла неопрятная высокая старуха и с порога прохрипела:

— Музыку потише сделай…

Остин не обратил на жену никакого внимания. По радио шел концерт «Биг-Мак Пеппер Клаб», старый добрый кантри. Остин хлебнул кофе и добавил громкости. Дрю сунула в тостер хлеб, вытащила из пачки «Салема» сигарету, подкурила и тут же закашлялась.

Старик повернулся, с отвращением посмотрел на жену, затем выключил радио, одним глотком допил кофе, и направился во двор.

Для начала он посетил гараж и осмотрел со всех сторон свой старый «Шевроле» шестьдесят первого года, потом направился к вольеру и потрепал за мягкие лохматые уши Баги-Боя. Затем старик обошел дом и зашел оправиться в нужник. Своим туалетом он гордился, и не без оснований. Титаническое сооружение из красного кирпича, предмет зависти всех соседей, электрифицированное, с необыкновенно удобным стульчаком, собственноручно изготовленным из модернового кресла, купленного на распродаже. И еще радио, и еще спрятанный в секретном шкафчике раритетный «Плэйбой», июль восемьдесят первого года, с Мэрианн Мэй на развороте. Его папаша, Джейсон Баррет, туалетов в доме не признавал и ходил опорожнять свой бесконечный кишечник прямо за дом, в кусты сирени, на радость курам. А потому, вернувшись из Кореи, брезгливый Остин первым делом соорудил удобный нужник на заднем дворе, еще фанерный, простоявший до урагана шестьдесят пятого года. Потом уже и папаша Джейсон почил, и Остин решил строить на века.