Гульнара Нуркулова - Турсун

Когда подготовка наконец-то была завершена, старейшина рода попросил всех зайти в большую юрту.

– Турсун, балекетинди алайын [21] Фразеологический оборот, ласкательное обращение, дословно «приму все твои беды на себя». , сядь сюда, – распорядился он, указывая место напротив себя. Как только Турсун присела, он начал читать молитву, и как принято, завершил бата [22] Благословение. : «О Аллах, оберегай этого ребёнка от неблагодарности за милость, оказанную тобой, дай ей счастья, оберегай её от злых глаз и напастей, оберегай от искушения и обмана, сделай её дорогу легкой, дай ей терпения и силы в трудную минуту, сделай так, чтобы честь нашего рода не была осквернена её поступками. О Аллах, защити её от унижений и оскорблений, где бы она ни была. Аминь!»

Начало светать, когда Муваза и Турсун взобрались в повозку. Уже в повозке женщины одна за другой попрощались с Мувазой и Турсун. Дошла очередь до мамы.

– Муваза эже, доверяю вам свою дочку. Пожалуйста, позаботьтесь о ней, – почти рыдая, просила Жанылай.

– А как же! Не беспокойтесь, все будет хорошо с помощью Аллаха, – успокоила Муваза.

– Секетин кетейин, будь счастлива и береги себя.

– Энеке, вы сами берегите себя! – разрыдалась вслед за мамой Турсун.

– Ну все, трогаемся! Дорога дальняя, не задерживайте! – сказал Адыл, и повозка тронулась с места.

Самаган и Садыр бежали за повозкой, пока отец не остановил их.

– Эжеке, счастливого пути! – сказал Самаган.

– Эжеке, счастливого пути! – повторил за братом маленький Садыр.

– Самаган, Садыр, я буду по вам скучать. Помогайте маме! – напутствовала Турсун братьев.

Турсун оглядывалась по сторонам в надежде увидеть Жолдоша, но его нигде не было. Лишь отъехав метров пятьдесят, увидела его на крыше дома. Он стоял и махал ей рукой. Ответить ему Турсун не отважилась.

Как только попрощались с Адылом и другими мужчинами, провожавшими их на конях до конца села, Муваза легла на мягкое теплое одеяло, попросила укрыть её другим одеялом и вскоре задремала.

Турсун сидела в конце повозки и смотрела на уходящую дорогу. Она впервые за свою сознательную жизнь выехала из родного села. Ей было интересно. Дорога была неровная и разбитая, отчего повозка оставляла после себя облако пыли. С правой стороны простиралось голубое озеро, упиравшееся на горизонте в белоснежные горы, а с левой стороны чуть вдалеке от дороги бесконечные, сплошь усеянные зеленой елью горы. Вдоль дороги росли кустарники, в основном облепиха, одетая в жёлто-оранжевые плоды. Дорога шла вдоль берега озера то приближаясь, то отдаляясь от него. Селения вперемежку с белыми нарядными юртами и небольшими глинобитными домиками, женщины, пекущие с утра хлеб в печах возле своих жилищ, лающие собаки, громкоголосые петухи, блеющие овцы – всё напоминало родной Ак-Таш.

Стояла середина осени, но погода была все еще солнечная. С утра небо было ясное, без единой тучи, но было прохладно.

Караван передвигался довольно быстро. Даже верблюды, на удивление, шли, не отставая от коней и повозки. «Может, оттого, что почти месяц лежали, жевали траву, вот и набрались сил», – подумала Турсун.

Примерно часов через шесть караван остановился отдохнуть. Мужчины тут же разгрузили скот, повели его к реке напоить и оставили пастись на берегу, где трава всё ещё оставалась зелёной и сочной. Пока скот пасся, путники поели мясо, хлеб, завёрнутые в дорогу Жанылай, и попили чай из самовара, приготовленный поваром китайцев. Муваза с Турсун поели отдельно, в повозке. У Мувазы разболелась голова, и она раз пять или шесть отправляла Турсун за очередной пиалой горячего чая.

Турсун прогулялась вдоль реки, собрала немного дикой переспелой ежевики, росшей в обилии на берегу, и вернулась назад. Все уже было готово к отправке.

Она села на свое место. Настроение было подавленное. Все говорили на непонятном ей языке, никто не обращал на неё внимания. От этого девочка почувствовала себя одинокой. Сердце ныло. Она была растеряна и только теперь поняла, что теряет самых дорогих для неё людей – родителей, братьев, бабушку, с которыми никогда не расставалась прежде. Поняла, что прошло детство. Вспомнила отца и слова, сказанные на прощание: «Прости меня и не осуждай, дочка. Надеюсь, поймешь меня когда-нибудь потом. Помни, у тебя всегда есть мы, твоя семья. Будь счастлива. Юсуф тебя в обиду не даст». Отец, конечно, не заплакал, как мама, но он все это сказал с дрожью в голосе, и у него были очень грустные глаза.