Александра Николаенко - Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза

Туда-сюда, гонимая непогодой, плавала по мутной поверхности лужи порожняя пачка «Президент-блек». По безнадежно далекому для решительного прыжка противоположному берегу водяного препятствия разгуливали худой всклокоченный голубь и Анна Аркадьевна Заблудшая.

Анна Аркадьевна встречала жгучего злодея букетиком ландышей.

Дождь молотил по перрону, смывая с лица Заблудшей слезы радости, мешал их с дрожащей, несмелой улыбкой и размазывал по щекам несмываемой тушью.

Жгучий брюнет намертво вцепился в поручни, выгнулся дугой, полоснул встречавшую демоническим профилем, повернулся в три четверти, ослепил девушку Заблудшую фасом, но из вагона напирали, и демонический брюнет, отпихнув острым локтем высунувшуюся из вагона старушку, шагнул наконец в пропасть.

Анна Аркадьевна рванулась Прохиндею Андреевичу навстречу, теряя букет и мысли.

Перрон покачнулся. Разверзлась лужа.

Влюбленных окатило, подхватило и понесло.

Громыхали тележки, кричали таксисты. Пахло летом, собаками, мокрыми кирпичами, общественными уборными, сигаретным дымом, железом, ржавчиной, синими огоньками, беляшами и счастьем.

В луже смыкались восьмерками дождевые круги. Пальцы влюбленных переплелись.

Эскалатор опустил Анну Аркадьевну и Прохиндея Андреевича под землю, с Кольцевой они перешли на Сокольническую. Молча. За них говорили глаза. Глаза говорили о любви.

«Черт подери, какое всё-таки чучело, до чего же жуткая образина! Ладно, погоди же ты у меня, обезьяна, я тебе покажу!» – думал Прохиндей Андреевич, нежно сжимая в мужественной руке маленькую сушеную лапку сестроубийцы.

«Неужели? Неужели?.. Неужели?!» – счастливым шепотом думала Анна Аркадьевна.

Опустим то краткое время, когда влюбленные успели побыть счастливыми, ибо, во-первых, Антон Павлович слишком быстро пошел слоном, не дав им времени как следует насладиться друг другом, а во-вторых, честно сказать, мы зареклись писать о любви, и был нам откуда-то глас, сказавший: «Дорогие авторы! Господа литераторы! Ну не пишите вы, пожалуйста, о любви, пожалейте Уильяма Джона! А не хотите жалеть Уильяма, так пожалейте хоть Александра Ивановича с Александром Сергеевичем… Сами знаете, у вас ведь из этой любви одна только дрянь выходит!.. Стыдно, господа и дамы прозаики, бросьте! Пишите лучше фантастику…»

Демонический брюнет с умопомрачительной ямочкой в ужасе таращился на невесту.

Труп ее, только что покинутый им на балконе, с непримиримой ненавистью смотрел на него из распахнутой дверцы шкафа.

Убийца захлопнул дверцу. Схватил минипланшет и, черной тенью проскользнув в прихожую, растворился в ночи…

…В кустах сирени тревожно прыгала какая-то птица.

Вели беспечных влюбленных млечными, неведомыми путями алмазные мириады.

Холодные пальцы дождя барабанили по подоконникам, а Людмила Анатольевна все не могла заснуть.

За окном все чудились, все мерещились ей какие-то вздохи, шлепки и шорохи.

Страшным, унизительным сном преследовал ее прожитый день. И все видела она, как наяву, ненавистного младшего корректора «Центральной слави» Виктора Петровича Рюмочку, входящего в кабинет Соломона Арутюновича Миргрызоева…

Нового, перспективного автора, закрывающего перед ней дверь.

Людмила Анатольевна вздрогнула от отвратительного скрипа. Желтое восковое лицо Антона Павловича, прилипшее с внешней стороны балкона к окну, померещилось ей за стеклопакетом.

Людмила Анатольевна быстро перекрестилась.

Жутковатое лицо мужа растворилось в дождевых каплях…

Антона Павловича разбудил сон.

Кутаясь в отсыревший халат и путаясь в нем ногами, писатель с хрустом разогнул колени и, тяжело встав с пола, медленно двинулся вдоль балконной стены к своему кабинету.

Дождь давно перестал, и только сонные большие капли, скользя по ладоням листьев, падали в густую тишину двора.

Всхлипывая, шлепая тапками и дрожа, похожий на простуженную кикимору, Антон Павлович осторожно передвигался, ведя рукой по стеклу, недоумевая и сердясь на себя за то, что уснул в такой мокроте и сырости.

Миновав плотно занавешенное окно спальни жены, где вынужденно остановился, чтобы крепко чихнуть, Антон Павлович, совершенно забыв о том, что в кабинет его не пускают шахматные фигуры, добрался до двери и нетерпеливо опустил ручку.

Дверь была заперта.

Покрутив ручку туда-сюда, вверх-вниз, на себя и отсюда, Антон Павлович рассердился.