Александра Николаенко - Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза

Но было поздно.

Анна Аркадьевна хотела было остановиться…

Хотела, но не остановилась.

Проснувшееся в ней по зову любви кровожадное млекопитающее душило Анну Аркадьевну ослепительной ненавистью.

Задушив сестру, Анна Аркадьевна посмотрела на часы.

Было шесть вечера.

Пора было ехать на вокзал встречать любимого.

Антон Павлович и Людмила Анатольевна вздрогнули и тоже посмотрели на часы.

Кукушка прокуковала шесть.

Анна Аркадьевна проволокла сестру по тесной прихожей и заперла в шкаф на ключ.

В прихожей сделалось не так тесно.

Такая вот нехорошая вышла история.

Вот к чему приводит вечная необходимость делиться, стесненные жилищные и материальные обстоятельства, шахматы, телевидение и любовь.

Ах, ах, ах…

У Антона Павловича что-то болело и дребезжало.

Но что могло болеть и дребезжать у этого злого, больного и старого людоеда?

Наверное, ничего.

Однако все равно болело и дребезжало, и от этого дребезжания Антону Павловичу было тесно и душно. На обоях рисовались неприятные картины, потягивал зуб, и снилось плохое.

Днем Антону Павловичу приснилось что-то хорошее, но Антон Павлович, проснувшись, тут же забыл, что это было, и сколько ни пытался вспомнить, ему, как нарочно, вспоминалось одно плохое.

Антон Павлович вышел на балкон и посмотрел на звезды.

Звезд не было.

Тихо накрапывал дождь. Летняя ночь болезненно пахла детством. Желтые круги фонарей дрожали в асбестовых лужах.

Антону Павловичу вдруг с пронзительной четкостью вспомнился тот майский солнечный день, когда он плюнул в Льва Борисовича. И ему стало не по себе как-то, и жутко за себя перед критиком, и совестно перед ним.

Антону Павловичу захотелось вернуть тот день и попросить у Льва Борисовича прощения.

Но Лев Борисович по-прежнему валялся за диванным валиком.

Лев Борисович валялся за валиком и, наверное, винил Антона Павловича в своей кончине.

«Но я не виноват… Это было так… Случайное совпадение… а в сущности, глупый и извинительный пустяк…» – объяснял себе Антон Павлович, но тоска не хотела оставлять его, и дергала за щеку, и холодным, узеньким коготком щекотала под ребрами.

– Я не хотел ему смерти. Нет, я, конечно, я, разумеется… Может быть, я и хотел, но… Разве я мог знать, предположить?.. Я не знал! – бормотал Антон Павлович и тряс некрасивой круглой головой, пытаясь вытряхнуть из нее кусачие мысли. И водил по черным дождевым каплям пальцем.

«Знал, все ты знал… Знал…» – холодом лизал Антону Павловичу руку летний дождь улиц.

Никогда еще, ни в одном сне не было Антону Павловичу так одиноко и жутко.

Съеденный друг детства таращил на Антона Павловича рыбьи глаза из-за полок с книгами. И хихикала из-под письменного стола задушенная Карпом жена.

Феклиста Шаломановна, лишенная своей лифтовой ступы, со свистом и хохотом пролетала в небе над городом, метлой собирая над головой Антона Павловича грозовые тучи. И черные коты ясновидящей вдовы, казалось, забрались Антону Павловичу под кожу, чтобы царапать его изнутри.

«Убийца! Людоед! Вурдалак»! – кричал на Антона Павловича ветер и дышал ему в лицо шерстяной влажной марью.

«Я не убивал… Это не я»! – ужасался несправедливым обвинениям ветра Антон Павлович и, как маленький, прятал от ветра лицо в мокрые кулаки.

Антону Павловичу хотелось плакать.

И страх влажной туманной простынью окутывал его. И Антон Павлович зябко кутался в эту простыню, стараясь согреться, но только сильнее дрожал.

Антон Павлович боялся вернуться в свой кабинет.

Антон Павлович ненавидел свою шахматную доску.

И беспомощно сжимал в тепле кармана халата этот большой и злой людоед маленькую черную пешку. Марсельезу Люпен Жирардо.

Единственное существо на свете, которое его любило.

Единственное существо на свете, которое он лю…

…Внезапно дверь балкона сестер Заблудших со скрипом приоткрылась. И тут же сильный удар по грудной клетке толкнул тело Антона Павловича на пол, и мышиный, незнакомый писк сорвался у него с губ, растворившись в призрачном саване ночи.

Антон Павлович крысой юркнул подальше в тень. Оглушительно бил Антона Павловича по ушам стук собственного сердца. Но летний дождь прятал этот стук, вплетая в музыку своих асфальтовых барабанов.

Как грешный исповедальник, ослепленный светом, пролившимся из решетки, Антон Павлович скорчился на плитках балкона, и его желтые костлявые колени обрубками торчали вверх из-под разошедшихся пол халата.