Максим Гайдученин - Репейник

спокойствия хочется и тишины,
а он говорит «пожалуйста!»,
была б его воля и без жены
ещё б поцелуем пожал уста́.

с ним что-то не то, ведь он гиперактивен,
будто мозг у ребёнка,
в яростном вихре из гидр, актиний
виднеется фурья бронха.

и не понятно, куда ему столько
и доз-то при мечтательности,
но у него боевая стойка:
«Где достопримечательности?!» —

кричал он, а возле полз пока жук,
«ладно, ладно, иль та, или я…
сейчас я вам всё-всё-всё покажу» —
вежливость. дождик. Италия.

Ладья скользит в океане
между двух бугорков —
собрали же Египтяне
для рыбаков.

волны чешут папирус,
птички поют с небесо́в,
круго́м лучи солнца да сырость,
но горстью на чашу весов.

спокойствие водной глади
или невиданный скачь?
синь голубую гладит
какой-то большой трюкач.

как на ладони планета,
как на ладони Земля,
как молодому поэту,
мне можно всё, что нельзя.

завтра ладьёй притворюсь я,
чтоб оседлать моря,
а сегодня стану, как люстра —
гореть, не сжигая себя.

не для гурьбы да народа,
не для кого-то там,
а чтобы ночью у дома
не наступить в капкан,

но вариант есть получше,
вот, оцени, он каков:
облаком стать, надуться,
скрыться в толпе облаков.

держась за воздушные ручки,
мы уплывём в закат,
плевать мне на всякие взбучки,
облаком стану и рад.

Ночью сунулся на улицу как-то,
а над миром гирлянда цукатов,
и горит всё, мерцают блестяшки,
быть блестяшкой на небе – труд тяжкий.

а пылинки Луной серебря́тся —
не получится у всех серий глянца
и картин, картина? не без она
красоты, но не манна небесная.

возможно и вправду, от стенок
исходит особый оттенок,
но людям давно нужен идол, а то
не пронзит панцирь камня их долото.

упрощает техника жизни,
за углом что творится? – излишне
знать им, однако, мильярд даю
чтобы видеть, как небо гирляндою

опоясано с Запада на Восток,
сколько звёздочек повешено для вас ток?
и висят они узорами, ко́рча края́ —
вот от этого и ткань там узорчатая,

будто кто-то ас в вышивании,
не как все – то есть, не в выживании,
слишком правда – тем более, коли сон,
да и месяц катается колесом.

звёзды встали на пути, словно гирь ряд,
он их облетает, чтобы гирлянд
не запутать тело, о жаре́ лом
не мыслит, и о нём, ошалелом,

не думают, а он, иссякая:
«ты такая, колея, и сякая!»
но не нужно волноваться – перебе́сится,
нынче жизнь тяжела и у месяца.

Хочешь сердце моё? Вот, на!
для тебя ничего не жалко,
ты такая на свете одна,
роль твоя это – роль дирижабля.

окрылить одним словом ты можешь,
аромат твой… на майке он,
поцелуй на тебе вон – мой же ж!
обведу дай губами, как маркером.

в голове твои фразы зациклились,
ты внутри прямо отражена,
а повсюду пускай лишь цирк лисиц,
называющихся гордо «жена».

может быть, невпопад я, зато ведь
это всё про тебя, про меня,
и, если бы ты б не умела готовить,
твоё б варево не променял.

занимаются люди хотьбою,
и не только пешей и конной,
а я дорожу тобою,
как патриарх иконой.

сколько кинуть готов под сукно́ вещей!
за тебя я рискну собой!
потому что ты – есть сокровище,
потому что ты – мой собор.

и пока, по проспектам сметая
люди пыль, ищут что-то там, я
дожидаюсь, моя святая,
нашей встречи, душу томя.

На полянке пасётся Мурка,
а вокруг простирается дурка
от са́мого южного по́люса
к космосу дальнему по́ лесу.

Мурка жевала травку,
Мурка не знала давку
из людей, орущих «видали/нет?
это был, между прочим, менталитет!

на плечах горят эполеты,
в одежде изысканный лоск,
кто видит, думает «мне бы
всё это – вот бы жилось!»

я вообще интересный,
куда ни плюнь —
мысли, как фрески,
в блестяшках слюн.

люди на нервах
оттого,
кто пожмёт первый,
кто второй.