Андрей Зенин - Теория невероятности

Когда я осознала, что наш брак – это фарс, сама предложила развод. Максим согласился. Не потому, что не ценил меня, не дорожил или, хуже того, тяготился отношениями. Просто он очень быстро думал и всегда принимал рациональные решения. Наши отношения вернулись к добрачным. Странно, но нас это абсолютно устроило. Правда, исчезла близость. Мы перестали быть друг для друга сексуально привлекательными.

– Аня, не спи!

– Прости.

– Сделка выгодная? Уверена?

– Да. Не то слово. Это как избавиться от соседей-алкоголиков. Ещё и купить их квартиру.

– А кто там раньше был?

Максим всё-таки взял чашку кофе. Отпил.

– Стройматериалы. Вечно краской воняло. Из-за «газелей» не припаркуешься.

– Ладно. Мне уже пора.

Он открыл портфель. Какое-то время копался в нём. Как мило – этот портфель ему подарила я.

Мы были в Милане. Укрылись от дождя в галерее Витторио Эммануэле II. Удивительное место. Целый квартал старинных домов накрыт стеклянным куполом с ажурными перемычками. Весь комплекс – один огромный торговый центр. Но почему-то он не воспринимается как магазин. Скорее – как законсервированный фрагмент истории. Ты чувствуешь эти стены, фрески, мраморный пол так, словно они сделаны совсем недавно.

Мы шли мимо витрин магазинов известных на весь мир торговых марок. Такой же восторг я испытывала в детстве, в «Детском Мире» на Лубянской площади. Конечно, ты понимаешь, что не купишь ничего из выставленного за стеклом. Но тебе этого и не надо. Для тебя это выставка счастья.

В одной из витрин стоял портфель. Коричневый, важный и совершенно неуместный в мире рюкзаков и спортивных сумок. Максим рассказал, что у его отца тоже был портфель. Папа ходил с ним на службу. Заботливо складывал в него термос и бутерброды. С ним ездил в командировки. Вернувшись, доставал из своего волшебного портфеля подарки. Часто это были коллекционные модели автомобилей в коробках с прозрачной стенкой.

– Купи его! – сказала я Максиму. – Он же тебе нравится.

– Зачем? Куда я с ним буду ходить?

– Жди!

Я вошла в магазин и уже через минуту вышла с новеньким портфелем в руках.

– Держи!

Он рассмеялся, как ребенок, неожиданно получивший игрушку.

– Спасибо! Но костюм я покупать не буду.

Сколько лет прошло? Три года? Четыре? А портфель с ним. Постарел, потёрся, но остался верным спутником. Максим достал из него пухлый конверт, в котором, судя по форме, лежали деньги. Передал мне.

– Максим, спасибо!

Я открыла сумку, положила деньги. За окном кафе что-то с грохотом упало. Мы синхронно вздрогнули от неожиданности.

Я стоял перед разбившимся на несколько частей куском гипсокартона. Напарник – тоже узбек. Оба в грязных штанах и куртках с пятнами краски и цемента. Я пытался подцепить осколки рукой в перчатке, но пальцы плохо слушались. Молодой, вздохнув, опустился на корточки, приподнял лежащий зелёной стороной лист. Осколок у него выскользнул, упал, раскололся на две неравные части.

Неторопливым шагом подошёл бригадир – вредный хохол.

– Ну шо, хлопцы? Обмишурились чуток? От ну гдэ ж вас таких жопоруких понабирали?

Нам, наконец, удалось собрать осколки в кучу. Мы попытались поднять их пачкой, но снова выронили. Бригадир ухватил меня за куртку, приподнял с корточек. Поставил перед собой.

– Слышь! Ладно, Закир. Ты кирпич класть умеешь?

Я утвердительно закивал, надеясь, что меня переведут на другую работу. А может, я просто хотел угодить бригадиру и загладить так свою вину.

– Ага. А котлованы рыть? А гишпанскую штукатурку класть?

Это наверняка какая-то судорога, тик. Я не могу перестать часто кивать, как бы ни старался. Уже понятно, что бригадир над нами банально издевается.

Я смотрю на большой зелёный осколок сквозь застилающие глаза слёзы.

На зелёной школьной доске красивым почерком аккуратно написано: «Сочинение. М.Ю. Лермонтов. „Кавказский пленник“». В классе тихо. Ученики старательно выполняют задание, записывая мысли в тетрадях. Все заняты работой, кроме одного. Он, как всегда, развалился на стуле, любуясь облаками за окном школьного класса. Лохматый, наглый. Школьный пиджак расписан узорами и надписями. Судя по ошибкам и неловким двусмысленным орнаментам, он сам и разрисовал его шариковой ручкой.

Устав от созерцания природы, он перевёл взгляд на класс. Зрачки сузились. Взял учебник с соседней парты и с яростью швырнул в доску.

– Yomon eshak! (Мерзкий осёл!)

Вот что с ним делать? Если бы он просто сидел за последней партой, проблем бы не было. Я рисовал бы ему тройки. Но он так не может. Какой-то шайтан в его голове взрывает петарды, и он внезапно слетает с катушек. Ученики перестали писать, с интересом наблюдают за происходящим.