Array Сборник - Призвание – писатель. Том 3

Клава! Решив всё выяснить и заговорив о Бобровникове, Михаэль был уверен, что Клава почувствует себя неуютно, – и просчитался. Неуютно почувствовал себя он. Клава не оправдывалась. Она вообще ничего не ответила, но посмотрела с такой укоризной, что затеявший разговор Михаэль тут же пожалел об этом.

Помолчав немного, Клава сказала:

– Мы с ним в медсанбате познакомились. В январе его ранило, так он два дня подряд бредил. Ирину звал, невесту свою. Меня за неё принимал. Потом на поправку пошёл. Дурачок, ты не знаешь какой Саша человек. Всё Ира да Ира, только про неё и рассказывал. А я ему – про тебя. И знаешь, он так за меня обрадовался, когда ты объявился. Сказал, что это настоящее чудо. Саша – друг! Только бы он выжил и со своей Ириной встретился…

Клава не лукавила, и Михаэль это чувствовал. С запозданием он понял, что лукавить она не умеет. «Но ведь с кем-то же у неё было, – вертелась мысль. – Если не с Бобровниковым, то с кем? Ладно, надо идти до конца. Спрошу у неё, сейчас же спрошу».

Но Клава словно прочитала его мысли.

– Не соврала я тебе тогда, в поезде, – сказала она после паузы. – Был у меня жених на фронте под Ленинградом. Там и погиб. Только не в эту войну, а в финскую, на Карельском перешейке. Он с отцом моим и братьями в одном цеху работал и меня заприметил. Мне тогда семнадцать было. Решили через год свадьбу играть, только… – помедлила Клава, – не дождались мы этой свадьбы. Любил он меня очень. А потом на войну его забрали. И всё… Долго я тогда плакала. Уж и новая война началась, а я как вспомню – так нахлынет. Пока вот тебя не встретила. Не хотела тебе говорить, молчала, да ведь не скроешь… Сердишься на меня?

Михаэля одолевала ревность. Напрасно он пытался убедить себя, что этот неизвестный ему соперник погиб и никогда не встанет между ним и Клавой. То, что он чувствовал, было сильнее его. Надо было что-то ответить, и он пробормотал:

– Да нет, что ты…

И попытался улыбнуться, только вышло плохо, и Клава всё поняла, но, как видно, не ждала другой реакции. Прижавшись к Михаэлю, она сказала:

– Ну что ты, Мишенька, дуешься? Я ведь тебя люблю, а Серёжи… того давно уже на свете нет. Знаешь что? Давай помечтаем. Вот заканчивается война, и приезжаем мы ко мне в Вологду…

Вологда! Об этом Михаэль не думал. Он вообще не думал о том, как сложится у него с Клавой. Здесь, на войне, где умереть можно в любой момент, – до этого ли сейчас?.. Так мало шансов остаться в живых, а Клава, оказывается, будущую жизнь планирует. Только найдётся ли ему в этой жизни место? Ему, еврею из Латвии, в исконно русском окружении? Примут ли его? А Палестина? Так и останется фантазией? Ведь Клава, даже если они чудом доживут до конца войны, ни на какую Палестину не согласится.

– Почему обязательно в Вологду? – Михаэль произнёс это только для того, чтобы не молчать. – Можно и ко мне, в Ригу.

– В Ригу? – переспросила Клава. – Не-е, Миша. Там, у вас, непривычно мне будет. И латыши… Вон, мужик про них рассказывал, который тебя чуть не задушил. А если таких, как эти каратели, много?..

Очередной налёт помешал ответить. Они едва успели запрыгнуть в наспех вырытую щель. Михаэль ожидал, что Клава вернётся к разговору, но этого не произошло. Зато в те недолгие минуты, когда они могли уединиться, Клава, похудевшая и не менее голодная, чем Михаэль, отдавалась ему так, словно это было в последний раз. Не то хотела убедить Михаэля в своей любви, не то что-то предчувствовала.

И вот теперь, когда они, пытаясь выйти из окружения и сдерживая наседающих гитлеровцев, заняли оборону у Финёва Луга, вероятность уцелеть становилась всё меньше и меньше.

А вскоре Михаэль и Клава расстались. Неожиданно появившийся в медсанбате Игнатьев коротко заявил Михаэлю:

– Некогда церемонию разводить. Забираю тебя обратно в полк. С комиссаром дивизии согласовано. А мне комроты нужен.

– Но я…

– Ну что «ты»? Что?.. В свой бывший батальон пойдёшь. Там командир теперь другой.

Михаэль хотел сказать, что он не Бобровников, которого муштровали в училище, что не сможет он ротой командовать, но понял, что возражения неуместны. И обстановка не та, и комполка уже всё решил.

Но тяжелее всего было прощание с Клавой. Михаэль обещал наведываться в медсанбат, Клава говорила, что будет ждать, но оба не знали, доживут ли они до завтра. Солнце больше не всходило, кругом была ночь, и только слабый просвет надежды ещё виднелся где-то на горизонте.

Михаэль оказался у Мясного Бора в тот момент, когда в горловине удалось ненадолго пробить предельно узкий, всего 300 метров, проход. Но пропускали через него только ходячих раненых и тех, у кого была крайняя степень дистрофии. Остальные, несмотря на всю безнадёжность ситуации, накапливались в насквозь простреливаемом пространстве, превращаясь в живые мишени.