Андрей Титов - У-мир-рай

Тот курил на кухне и с улыбкой смотрел на жену:

– Со следующей зарплаты плиту на кухне менять будем, – это так, в продолжение планов, веско сказано.

Артёмка крутился возле матери, хватался за брючину, а когда Галина выскальзывала из его нецепких объятий, заливисто хохотал. Галина подхватила сына на руки и подняла под потолок. Высоченные потолки, сталинские.

– Плиту будем новую ставить. Достала нас с Артёмкой общага, – нараспев в такт кружению говорила Галина, – Артёмка вырастет, высокий-высокий будет, три метра, и тогда ему места хватит.

Дурное забывается быстро, любая малая радость его рихтует. А тут каждый день – то подруги из общаги на новоселье придут, обзавидуются, то надо шторы менять – на жёлтые с цветочками, весёлые. В приятных мелочах – будто в тёплой ванне с пеной: ни о чём другом не думается, кроме того, как тебе хорошо и уютно. А этот рёв старухи из гроба? – как пьяные драки в общаге, где-то далеко остался. Был ли он, не был, – никто не напоминает, а самой и вспоминать хочется. Насмеявшись, отдышавшись, села Галина на диван, сына на колени посадила:

– Ну, Артёмка, спроси меня о чём-нибудь про будущее? – задористо обратилась к сыночку.

– Мама, а когда я умру, я никого из гроба, как бабушка Клава пугать не буду? – как обухом по голове. Глазки у Артёмки голубые, внимательные, пытливые. Ответа ждёт.

Отец на кухне привстал, крикнул:

– Кто тебя этому научил, Артём?

С Галины радость мигом стаяла. Она прижала головку сына к своей груди:

– Глупенький, ты будешь жить долго-долго, дольше всех на свете, лет двести! А если я стану старенькой и помру, я к тебе только в хороших снах приходить буду. К богатому, счастливому Артёму Дмитриевичу. Понял, да? И больше никогда маму об этом не спрашивай, ладно?

Той ночью Галина спала маетно. Снилась родная деревня, только почему-то пустая; вместо людей вороны по домам, из-за занавесок выглядывают. Едут они с Артёмкой на тракторе. Почему на тракторе, с какой стати? – непонятно; едут. Вдруг одна ворона, что рядом с трактором шла, подпрыгивала, вдруг в бабу Клаву превращается. И вид у ней такой, как хоронили – волосы на прямой пробор зачёсаны, на глазах монетки, только рот почему-то зашит чёрной суровою ниткою. И вот она будто не идёт, а катится рядом с трактором, плавно так. За ручку двери с той стороны схватилась и дёргает её, дёргает. У Галины всё внутри сжалось: одной рукой рулём управляет, другой дверь держит, чтоб тётка не открыла. Та со всей силы напряглась и вместо того, чтоб за ручку дёрнуть, внезапным усилием губы разжала, порвала верёвку:

– Сы-ы-ы-ы-ына-а-а-а-а-а! – кричит по-вороньи, руку к Артёмке тянет, охвостья чёрных ниток на подбородок ей падают.

Галина спохватилась: а где Артёмка-то? Обернулась, а он рядом на кресле сидит, в той же футболочке, штанишках, сандаликах, только волосы почему-то на прямой пробор зачёсаны и монетки на глазах:

– Ну, вот, мама, а ты говорила, что я никого пугать не буду.

– А-а-а-а-а-а!

– Да что ты дурная! – толкнул её в плечо муж. – Дом разбудишь. Мне завтра перед рейсом выспаться надо, а ты тут, как резаная, вопишь.

Дней через пять. Муж из рейса вернулся. Артёмку из садика забрала. По пути продуктами затоварилась, чтоб мужа с дороги вкусненьким угостить, – и на 10-ый квартал, домой. Открыла дверь, с порога: – Зразы будешь? Сейчас с капустой приготовлю.

Из комнаты одобрительно:

– Спрашиваешь!

Улыбнулась. Угодила, значит. Артёмку от комбинезончика распаковывает, сама от куртки-шляпки освобождается, все мысли уже на кухне, сейчас только сапоги снять. Нагнулась расстегнуть молнию, и взгляд приморозился:

– Стой, а откуда у нас эти тапки, я ж их выкинула?

Старые чёрные тапки покойной – динозаврики на них нарисованы. Дурацкие такие тапки, и не понятно, за что их Клавдия Юрьевна любила.

– Какие тапки? – голос из комнаты, слышно, как Дима переключает каналы.

Галя тихо Артёмке:

– Иди в свою комнату, с обезьянками поиграй.

Громко мужу:

– Иди сюда. Откуда тапки?

– Достала ты со своими тапками. Отдохнуть не даёт с дороги. Иди, зразы принесла, так готовь, – и не встаёт, пульт от телевизора чик-чик, с Петросяна на Винокура, с Винокура на Елену Воробей.

– Ты, понимаешь, это же баб Клавы тапки. Я их на помойку выкинула. Точно помню. Понимаешь ты или нет? – голос у Галины срывается, комок в горле.

Дима встал, прошёл в прихожую, почёсывает живот. Смотрит так непонимающе и вместе с тем равнодушно.

– Ну и что? У покойной одни тапки, что ли, были?