Андрей Титов - У-мир-рай

– А что иначе никак?… Ну да… На сколько? … Нет, и я, и жена на работе… То есть, ничего страшного… Ну, ладно.

На фразе «ничего страшного» Галя напряглась. С тревогой спросила мужа, когда тот из коридора пришёл:

– Кто? Чего там страшного?

– Да успокойся, из интерната звонили. У них там ремонт в корпусе. В конце следующей недели надо взять Софью домой дней на пять. Ну, ладно давай лучше определяться, что там смотреть «Даёшь, молодёжь» или «Comedy-клаб»?

Смотрели «Comedy». Ржали. Впервые за долгое время Галя уснула спокойно. И кошмары не мучили.

Всю следующую неделю – безмятежность. Ни снов дурацких, ни жалоб на текущую воду, ни звонков, ни гостей. Оставили всё в покое, и вот оно счастье. Той бабе, которая подсказала круг солью начертить, бутылку коньяка купила в благодарность. Пару раз укорила Диму, что он в её способы не верил. «Видишь же, попросили тёть Клаву, она по-доброму и вышла. А ты сразу же, квартиру менять, квартиру!». Дима не соглашался, но и не возражал, да и с обменом поуспокоился, больше никуда не ходил.

В четверг забрали Софью из интерната. Девчонка радовалась, играла с братиком – тому тоже веселье. На выходные всей семьёй выбрались в парк культуры и отдыха. И на лошадках покатались, и на цепных каруселях. Визгу-то было! Вечером смотрели КВН. Софья, где поймёт, где не поймёт, а все равно гоготала. Артём смеялся над тем, как хохочет сестра. Галя с Димой тоже больше потешались ребятам, чем шуткам. Счастливая семья. Так бы и до старости!

В понедельник Галя ушла к себе на «Эмальпосуду», Дима тоже рванул в гараж, к завтрашнему рейсу готовиться, Софью с Артёмкой оставили дома. На обратном пути с работы Галя коробку конфет «Ассорти» купила. Завтра Софью обратно в интернат сдавать, надо напоследок порадовать. За одним столом почаёвничать, дружненько.

Метров за пятьдесят от дома её встречал Пичугин, лицо сердитое:

– Я вот как знал, что затопите.

Кровь в лицо хлынула, сердце упало:

– Что опять? – прокричала Галина.

– Не опять, а снова. Иди, кран перекрывай, а я, так и быть, помогу приборку сделать, воду убрать.

Галина метнулась со всей силы к квартире. Пичугин за ней. По ступенькам, через одну, через пару – быстрей. Закопошилась у двери с ключами. Нашла, открыла. Сапоги вода окатила. У порога Софья – руки мокрые, платьице всё мокрое, стоит по щиколотку в воде.

– Мне бабушка сказала Артёмку покупать, – Софья говорила, извиняясь, и руки почему-то перед собой протягивала.

Не глядя на неё, оттолкнув в сторону, Галина рванулась в ванную. Истошный вой! Галина выла, как зверь, как самка, как волчица, потерявшая своего детёныша. Подбежал Пичугин. Из ванной на подкашивающихся ногах вышла Галина, на руках голенькое детское тельце, головка откинута – Артёмка. С Артёмки вода стекает. Галина повалилась на приступку для обуви, выла. На площадку выскочили соседки Валентина и Лида Саврасова.

– Скорую, вызовите, кто-нибудь скорую! – на весь дом проорала Галя.

Зарыдала Софья. Сквозь всхлипывания всё бурчала оправдательно:

– Мне бабушка Клава сказала. Бабушка Клава.

Подбежавшая Лида Саврасова взяла из рук обессилевшей матери тельце, Галя не сопротивлялась. Валентина перекрестилась и прикрыла рот рукой. Глядя на неё, перекрестился и Пичугин. Лида стала щупать пульс у Артёмки:

– Мёртвый, не откачать уж теперь, – выдала тихо.

Галина взбеленилась, вскочила, схватила за волосы Софью, начала таскать. Пичугин попытался успокоить, но и его отшвырнула.

– Тварь, что ты наделала, тварь! – Галина смотрела на свои руки с пучками волос Софьи и не переставала орать.

– Мне бабушка Клава сказала Артёмку помыть, – хлюпая носом, продолжала долдонить одно и тоже слабоумная Софья.

Четверг. Похороны. Народу совсем немного. В основном, соседи.

Рыдала одна Галина. В тяжком безмолвии – рёв одинокий. Плач шел взахлёб, выматывал ее всю; плач не оставлял ничего, кроме плача. Она плавно раскачивалась над гробиком сына и, оглушая вечность, выла; никто сказать не смел матери, что пора уже закрывать крышку, что кладбищенские работники уже полчаса, как ждут. Наверно, муж Дима смог бы, но он стоял в стороне, бесцветный, выжатый, на себя не похожий – тень мужика.

Галину успокаивали – она не слышала; её пытались поднять с колен – она не чувствовала; ей полуобморочной, но все же хрипящей, совали под нос ватку с нашатырём – она не понимала. Не слышала, не чувствовала и не понимала ничего, кроме того, что вот он, её сынок, ангелочек со вздёрнутым носиком, мёртвый лежит, а она ничего поделать не может. И от бессилия крик все громче, все неистовей.