Алекс Тарн: Девушка из JFK

– О чем ты, мамми? – я постаралась усмехнуться как можно беспечнее. – Разве я тебе не жена и не мать твоего сына? Разве я не родилась в квартале Джесси Каган?

Разговор происходил в преддверии ломки, когда Менахем Царфати был склонен подозревать всех и вся. Некоторое время спустя его арестовали. Следствие вели с широким охватом, давили на свидетелей, изобретали всевозможные ментовские трюки, сулили золотые горы потенциальным доносчикам и вроде бы даже нашли кого-то. Мени ушел в полную несознанку, молчал, как рыба, и эта стратегия оправдалась. Единственный дурачок, согласившийся свидетельствовать, не дожил до суда. Бедняга прятался в Мексике, но его достали и там. В итоге прокурорам пришлось ограничиться мелочевкой: Мени сел на три года, хотя мог бы получить с полдюжины пожизненных.

Когда наконец разрешили свидания, я поспешила к нему. Он уделил мне полминуты: ровно столько, чтобы сказать, что лично займется мною по выходу из тюрьмы. Не знаю почему, но Мени был уверен, что это я сдала его ментам. За время следствия его паранойя выросла десятикратно.

– Я мог бы поручить другим, – сказал он, прожигая меня «тем самым» взглядом, – но такие вещи мужчина должен делать своими руками. Жди, сучка.

– Мени, – пролепетала я, обмирая от ужаса, – ты ошибаешься, Мени. Я ни в чем…

Но он уже отвернулся от меня к тюремщику, сигнализируя, что хочет вернуться в камеру. Следующие два года я провела в напряженной подготовке к предстоящему возвращению отца моего ребенка. Денег катастрофически не хватало. Мне платили пособие, кое-что подкидывала тетя Мали, время от времени подворачивалась подработка в приюте; остальное приходилось добывать уборкой чужих квартир и мытьем лестниц в подъездах добропорядочных кварталов. Жила я по-прежнему в Мениной квартире, но заранее присмотрела себе убежище в одном из ветхих домов Южного Тель-Авива, где ютились лишь суданские нелегалы и те, кому совсем некуда податься.

На что я надеялась? Наивно ожидать, что получится надолго спрятаться от того, кто с легкостью нашел сбежавшего штинкера в Мексике, за горами и морями. Но я и не планировала скрываться слишком долго. Мне хотелось продержаться хотя бы три-четыре недели, пока Царфати не подобреет на свободе, набив нос кокаином и отойдя от застарелой тюремной злобы. Тогда, возможно, у меня появится шанс уговорить его не вынимать из кармана смертоносную бритву.

И вот, в один прекрасный октябрьский вечер, забрав Арика из детского сада, я вернулась домой аккурат к телефонному звонку. На другом конце провода был смутно знакомый мужской голос.

– Госпожа Батшева Царфати?

– Да.

– Добрый вечер. Это из полиции. Старший инспектор Шкеди.

Ну да, Шкеди, вспомнила я. Он допрашивал меня два года назад.

– Что вам от меня надо?

Он вздохнул.

– Вообще-то вы могли бы и повежливей. Я ведь со всей душой…

– Вы со всей душой посадили моего мужа, оставив меня одну с ребенком! – зло выпалила я. – Говорите, что надо, или я отключаюсь.

– О! – подхватил инспектор. – Я ведь звоню именно в связи с ним. Не с ребенком – с мужем. Мени Царфати выходит через неделю. Если, конечно, вы не опротестуете решение комиссии…

Пол поплыл у меня под ногами. Через неделю… всего через неделю…

– Алло! – проговорил Шкеди. – Вы еще со мной или уже в обмороке? Пожалуйста, примите мой совет, госпожа Батшева. На вашем месте я бы опротестовал…

Я повесила трубку, не дожидаясь конца фразы. Идиот! О каком протесте он говорит? Протест, может, и задержит выход Мени на полгода или год, но уже точно лишит меня последнего шанса уцелеть. Я уложила Арика спать и долго сидела на кухне, свесив голову и опустив руки. Беда, сколько к ней ни готовься, всегда приходит внезапно. На следующее утро мы с малышом переехали в убежище, где намеревались прятаться от нашего любящего папочки. Эта девятиметровая комнатушка с отдельным входом была выгорожена хозяевами из поделенной натрое малогабаритной квартиры. В двух других частях проживало то ли двадцать, то ли сто двадцать суданцев и эритрейцев.

Две недели спустя мне уже хотелось, чтобы Мени нашел нас поскорее. Заплесневелые стены нашего жилища сквозили щелями, почерневший потолок грозил обрушиться, по ночам дуло, а нелегалы за перегородкой непрерывно выясняли отношения на неизвестном мне языке. Я выходила только за продуктами, а Арика и вовсе не выпускала. Но как долго можно продержать без движения непоседливого четырехлетку? В какой-то момент мне стало настолько тоскливо, что я, нарушив все правила безопасности, позвонила тете Мали.